— Ну что ж, поглядим, что из всего этого выйдет…
Итак, прошло ещё три часа, второй разбудил третьего, а сам лёг и заснул.
Третий посидел-посидел и вдруг почувствовал беспокойство. Ему показалось, что кто-то смотрит на него из мрака… Оглянулся — и точно: там присутствовала какая-то фигура… Окликнул — тишина. Он осторожно приблизился и увидел девушку, вырезанную из бревна и одетую в великолепное платье. «Ага, — понял он, — это первый мой попутчик подшутил, а второй продолжил его шутку. Они хотят показать мне, какие они искусные мастера и — кто я по сравнению с ними? Что я умею?»
А надобно сказать, что этот человек был священник Бога Всевышнего. Он не знал никаких ремёсел, а умел только молиться. И он ужаснулся легкомыслию своего товарища, который ради суетного бахвальства нарушил заповедь, вытесав эту девушку. «Несчастный! — что он ответит Богу в день Суда, когда Бог спросит, почему его творение мертво посреди всеобщего воскресения и может ли он оживить его? На что он надеется? Горе ему! — Не поможет ему тогда его человеческое мастерство, и ангелы бросят его в огонь вечный! И нас, его спутников, бросят туда же, ибо мы не предостерегли его, а, напротив, готовы были сочувствовать ему и участвовать в его глумлении…» — Помыслив так, священник пал на землю и в полном сосредоточении и страхе стал молить Всевышнего о том, чтобы Он пощадил их всех и вдул сейчас душу живую в этот истукан, вытесанный из бревна и одетый в роскошное платье. И так горячо, исступлённо молился он, что Всевышний внял его просьбе…
— Вот в это, Нарундил-Садучок, гораздо легче поверить, чем во всё предыдущее. Ибо Аллах Великий если уж приходит на помощь верующим в Него, так приходит сразу. Здесь и не нужно трёх часов, достаточно одного мгновения…
— Постепенно стало рассветать. Слабым румянцем замерцали верхушки дальних кустов, и небо приблизилось и побледнело. Проснулись птицы и защебетали кругом. Проснулись и те два путника, которые спали…
Проснулись — и что же видят? — Их товарищ сидит невдалеке от костра и беседует с какой-то красавицей.
— Хм… О чём же они беседовали, Нарундил-Садучок?
— Конечно, они беседовали об Аллахе Великом и о Его творении. И девушка отвечала священнику скромно, но настолько разумно, что он не переставал поражаться развитию её ума. Он не мог постигнуть, как эта девушка, которая всего несколько часов назад была какой-то деревяшкой, теперь разговаривает на равных с ним, много лет обучавшемся в медресе.
Между тем двое его спутников узнали в этой красавице ту, которую один из них вырезал, а другой нарядил. И тогда жаркая ревность заполыхала в их сердцах, и они — все трое — ожесточённо заспорили, кому из них девушка должна принадлежать…
— Ну, Нарундил-Садучок, я думаю, портному-то особо рассчитывать было не на что! Ведь что значит какое-то платье, пусть даже очень красивое, по сравнению с телом и душой, так?
— Да, но портной упирал на то, что он больше всех потратился: он израсходовал дорогую материю, в то время как другие…
— Ясно, ясно. Это-то всё понятно… Но ты мне скажи, Нарундил-Садучок: ты сам-то что думаешь по этому поводу? Кому должна принадлежать девушка?
И в этот момент принцесса вдруг резким движением села на постели и, не открывая глаз, сказала громко и повелительно:
— ОНА! ДОЛЖНА! ПРИНАДЛЕЖАТЬ! СВЯЩЕННИКУ!!!
Потом она широко раскрыла глаза и сказала:
— Ах!..
А затем, скосив смущённый взгляд на Саида и заливаясь румянцем, пролепетала:
— …а я должна стать твоей женой…
В шахматах есть ход, мало кому известный и почти неиспользуемый при игре. Это ход пешкой вбок по горизонтали, на соседнюю вертикаль. Он так редко применяется, что даже непонятно, существует ли он в самом деле, и если существует, то в каком статусе. В международных правилах шахмат его нет.
А что такое эти «международные правила», откуда они взялись и насколько всё множество реальных, играемых людьми партий подчиняются им? — Неясно.
Тем не менее слухи об этом необычном ходе доносятся, хотя описывают его по-разному. Я, например, думал, что этот ход разрешается один раз за партию и только пешкой в исходном положении, то есть на второй горизонтали.
Я разговаривал как-то с гроссмейстером Калитниковым и спросил его об этом. Он нехотя и весьма хмуро подтвердил мне существование такого хода. «Да, да, — кивнул он, — только один раз. Нет, почему на второй линии? Напротив, этот ход делают иногда на предпоследней линии, при проходе в ферзи». — «Но я никогда не видел, чтобы кто-нибудь так ходил», — сказал я. «И не увидите. В официальных матчах так не ходят никогда, а в приятельских — чрезвычайно редко и лишь в том случае, когда вы уверены, что ваш противник знает об этом ходе и признаёт его правомерность… А кстати, от кого вы-то узнали?» — спросил Калитников вдруг резко. Я сказал, что этот ход показала мне одна женщина. «Шахматистка? Я могу её знать?» — допытывался Калитников. Да, женщина была шахматисткой, но мне не хотелось называть её фамилию. Я сказал, что вряд ли он может её знать, она не шахматистка, хотя играет неплохо, нет, она совершенно не из шахматного мира, она медик, врач-эндокринолог, кандидат наук. (Я постарался выжать из своего воображения что-то максимально далёкое и неподъёмное для гроссмейстера Калитникова.) «Понятно», — кивнул он равнодушно. Потом он сказал: «Конечно, только женщина могла вам показать этот ход». — «Почему же?» — «Потому что в общем-то это женский ход… Точней, я бы сказал, что в нём есть что-то женское. И мужчина, который это чувствует, не станет так ходить». — «Постесняется, что ли?» — «Нет, не то, — сморщился Калитников. — Попробую объяснить. Женскость этого хода состоит не в женственности как таковой (которой можно было бы постесняться), а в его знаковости. Вам, наверное, известно, что бывают знаки искусственные, то есть чисто условные. То есть связь этих знаков с предметами, которые ими обозначены, есть чистая условность. Другой род знаков — естественные. Это когда обычные проявления неких сущностей мы берёмся (или нам предлагается) интерпретировать как знаки этих же самых сущностей. Понятно? Так вот, обратите внимание, что мужчины предпочитают пользоваться искусственными знаками, а женщины — естественными…» — «Вы хотите сказать, — удивился я, — что ход пешкой вбок — это естественный знак? Но как же так, простите, Виталий Леонидович, я не понимаю: это знак — чего? И каким образом он может быть естественным, если (на фоне известных шахматных правил) он представляется более условным, чем даже сами шахматы, то есть чем весь, так сказать, шахматный универсум!» — «Более условным? — Калитников пожал плечами. — Ну нет, почему же… Мало ли странных вещей в шахматах? А рокировка, например? это как, по-вашему?» — «А что — рокировка? — возразил я. — Обыкновенное правило. Не странней, чем ход, допустим, коня… или битьё пешкой наискосок…» — «Вот именно, — сказал Калитников, — все правила в шахматах есть условности. А ход пешкой по горизонтали — это не правило, это просто ход. Поэтому он — естественный знак». — «Да? И что же в таком случае он означает?» — «Ну как — что? как — что? — Калитников снова нахмурился. — Я же сказал… Он означает… Он просто вот так означает. Просто он означает принадлежность играющего — того, который делает этот ход, — к определённой группе людей». — «К какой же группе? К женской, что ли?» — «Да нет! При чём тут… Женский тут — только сам жест означения. Я же сказал: жест естественного означения, он — женский… А группа? Ну, группа просто людей, знающих об этом ходе и допускающих его использование».
Опять я ничего не понял. Я только чувствовал, что Калитников как-то всё время увиливает, лавирует, крутит, пытается обвести меня вокруг какого-то пустого места… Пустого ли?.. Я задумался. — И вдруг я заметил, что у меня даже голова немного закружилась — так я напрягся. Тогда я сразу бросил это дело, перестал думать о его словах. «Но как же мне быть? — думал я. — Ведь Калитников — единственный гроссмейстер, с которым я случайно оказался знаком (да и то шапочно). Если я у него не допытаюсь, то я ничего так и не узнаю. Где мне ещё искать этих гроссмейстеров?.. Может быть, мне следует сейчас незаметно перевести разговор на что-то другое, а после постараться войти с ним в более приятельские отношения, может быть, дружеские, может быть, напроситься как-нибудь к нему в гости и предложить вместе распить бутылочку, допустим, коньяка (если он пьёт), а там опять исподволь возобновить этот разговор? Да нет, он сразу поймёт, с какой стороны я подъезжаю и зачем. Тогда, конечно, дело будет совсем испорчено… Что же мне делать?..» Потом я подумал так: «Вот, например, гомосексуалисты. — Допустим, кто-то из них подаёт другому знак более или менее условный, означающий, что он хотел бы сблизиться. Но он должен быть уверен, что его сигнал будет правильно понят. Значит, обязательно он прежде должен получать естественные знаки о принадлежности его партнёра к его специфической группе. А тут что получается?.. — Нет, я гомосексуалистов взял только для примера, я вовсе ещё не думаю, что ход пешкой вбок — это слово из их языка. Тем более что тогда пришлось бы расширить смысл этого хода за рамки шахматной партии, а этого-то как раз и не нужно делать, потому что я пытаюсь выяснить чисто шахматное его значение».
