Искры… искры… Что ж они могут значить-то? Ну вот… Да… Говорили они накануне о пожаре… Что подожгут… Не это ли? Не так ли надо понять?
– Ну и сон мне сегодня приснился! Идиотский, страшный сон, – выговорила она неожиданно для самой себя.
– Полнолуние, – откликнулась Афанасия. – Всегда какой-нибудь кошмар навестит.
– Позвольте я расскажу, – продолжала Елена. – Говорят, если расскажешь, не сбудется. Тут и сбываться-то, собственно, нечему… Но меня тревога не оставляет.
Елена Михайловна принялась рассказывать, перебарывая смущение, но стараясь быть предельно точной.
– И вот представьте, вы мне и говорите, мол, да, я родила его от кота! Мол, от кого еще рожать здесь! И что, мол, такого? Рос нормально, а в тринадцать лет проявилось! Стал оборотнем! И потом все чаем меня поили. Мятным. А я еще думала, что да – от кого тут рожать? И хорошо, что Доменик так ночами превращается. Чтоб хоть чем-то нижних отпугивать. А то что ж? Никакой охраны, никакой сигнализации.
– От кота, – повторил Доменик и засмеялся тонким кошачьим смехом.
– Вещий сон, – тоже смеясь, подтвердила Афанасия. – Точно вещий. На удивление. Ведь отца моего ребенка звали в семье Кот, Котик… С детства имя осталось. Так что воистину: от Кота!
– Нет, вы смотрите, что творится! – поразилась Елена. – Значит, совсем непростой сон! Значит, надо думать дальше…
– Кот мой, где ты, дорогой? – вздохнула, не слушая ее, хозяйка. – Да, все правда. И не от кого тут было рожать. И все свершилось там… А потом он погиб… Молодой, полный сил. Автомобиль… И остались мы одни…
– Это удивительное, невозможное совпадение. Это предупреждающий сон! Я уверена. Послушайте! Послушайте… У нас это семейное. Если случаются такие сны, надо думать… Кому-то грозит опасность…
– Да тут и думать не надо, – произнесла Афанасия жестко, – совершенно ясно насчет опасности. Иначе разве бы мы писали? Умоляли бы приехать? Музею опасность грозит. Ну и, стало быть, нам вместе с ним.
– Я думаю, в опасности Доменик. Музей – безусловно. Возможен поджог. Но что-то еще случится именно с Домеником. Давайте подумаем. Прямо сейчас, – уверенно и настойчиво сказала Елена Михайловна.
Афанасия глянула в сторону сына, словно на что-то решаясь.
– Вполне возможно, они что-то предпримут. Но поджог – в последнюю очередь. Я сейчас все вам скажу. Весь, так сказать, расклад. Местные наши князьки давно хотят и дом заполучить, и картины, и, главное, землю. Уж очень привлекательный, картинный, роскошный ландшафт тут. Царский, можно сказать. Мы до последнего надеялись сохранить музей. Он ведь действительно уникальный – сами видите теперь. Но давным-давно отобрали бы здание и нас отсюда пинками – впервой ли… А только дело-то в том, что земля эта – наша собственность. По всем документам. И дореволюционным, и приватизационным. Все оформлено – не подкопаться. И флигеля – наши. Нашими и оставались все время, даже при советской власти. Основное же здание было, так сказать, передано народу. А в период приватизации и его мы вернули себе. Был такой момент нашей демократической истории. И смотрите, что получается: экспонаты музея принадлежат государству – это папа оформил как дар, мы не претендуем, просим только сохранить. Дом же с прилегающей территорией – наш. Убьют нас – есть наследники. Завещание оформлено, они об этом знают. Сожгут? Ну и что? Землю-то они все равно не получат. Поэтому поджог и убийство им совершать совершенно невыгодно. Что они хотят? Запугать. Сделать так, чтоб мы сами отсюда захотели убраться. Продать им все по минимальной цене – и дело с концом. Отсюда – угрозы. Да, грозили поджечь. Было дело. Тошно вспоминать. Они этих, шпану эту, все настраивают, чтоб житья нам тут не было. Чтоб страху нагнать. Случился у меня разговор недавно с представителем местной нынешней знати. Ох, и лица у них!!! И лицами назвать – грех. Человека все же Бог по своему образу и подобию сотворил. В лицах человеческих порой Лик проступает. А у этих… Образины… Впрочем, я не о том опять… Так вот. Адвоката они ко мне для переговоров заслали. Я ему и растолковала: убивать нет смысла, другие тут появятся наследники, и в большом количестве. Продать – не продадим. Тут музей. Он все не отступал, настырно предлагал договориться. «По-человечески». Это у них так называется, понимаете? Вот мы и думали: после того разговора что-то они должны предпринять. Не знаем пока что. Но наверняка какую-то провокацию нам готовят. И тут нечаянная радость – звонок из министерства. Письмо дошло. Вы приехали. Нам бы картины уберечь сейчас. Потом будет легче. Если из столицы за всем этим присмотр будет, контроль. А мы бы уж и улетели отсюда. Устали – признаюсь. И, конечно же, мне тревожно.
– Тревожно… Это не то слово… Вы знаете, какие подставы организовывают. Устроят ад… Мне и сестра, и племянник – они оба в журналистике сейчас – такое рассказывают порой, что никакой вымысел с правдой не сравнится. И пытки, и уголовные дела… тут все подпишешь и все отдашь. И знаете, я что думаю? Действовать нам надо немедленно. Счет сейчас не на дни идет и даже не на часы. На минуты. Я так чувствую. Надо что-то делать…
– Мы думали… Вот Доменик… Мысль была: под эгиду ЮНЕСКО[11] попроситься. Все-таки уникальный памятник культуры. И возможность решить этот вопрос есть. Но для начала ваше заключение требовалось, – неуверенно выдавила из себя Афанасия, решившаяся поведать самое сокровенное, – если признают памятником культуры общечеловеческого масштаба, эти наши вряд ли полезут.
– Отличная мысль! – возрадовалась Елена Михайловна. – Только в данный момент все решает время. Время сейчас против нас. Затянули слишком. Я заключение немедленно напишу. Прямо здесь. Один экземпляр вам оставлю, один с собой… Сестру попрошу помочь. В прессе осветить. И – действовать надо без промедлений. Одного боюсь, что бы вы ни говорили: поджога. Вот тут мы не успеем ровным счетом ничего. Они иногда действуют совершенно иррационально. Особенно если чуют, что им ничего не достанется, мстят. Просто из принципа. У них такие теперь принципы. И – чует мое сердце – что-то очень тревожное надвигается. Успокаивать себя нельзя ни в коем случае. Я, пожалуй, сейчас все самое необходимое сделаю и поеду.
Сердце ее билось учащенно. Нагнала на себя страху. Но страх-то небеспочвенный. Все факты – и сколько их! – говорят за то, что боится она не зря.
– Может быть, имеет смысл нам вместе уехать в Москву? И там какое-то время переждать? – предложила она.
– Нет, это невозможно. Вот вы говорите: пожар. И если правда, то мы же ничего не спасем, уехав. И в чем тогда смысл всего, чем мы занимались сейчас с вами? – возразила Афанасия. – Давайте решать спокойно и разумно. Вы действительно отправитесь сегодня вечером. Это правильно. Но мой совет: садиться на поезд надо не с нашей станции. Во-первых, эти, внизу, явно следят. Могут попросту помешать вам уехать. А то и членовредительство какое-нибудь устроят. С них взятки гладки: мелкое хулиганство. Изобьют, ограбят, разбегутся. Кого потом искать? И кто искать станет? Нет-нет. Лучше так: тут есть у нас заветная тропочка через заросли на заднем дворе. По ней пойдете – там довольно крутой спуск, но одолеть можно. И потом лесом, лесом. Километра через два уже начинается другая область. И если идти лесом, фактически все время прямо (там есть развилочка одна, но все равно понятно – ваша дорога пошире), то через десять километров вы выйдете в областной центр. Там до их вокзала рукой подать. Последний поезд на Москву после часа ночи. Мы этой дорогой пользуемся, если уж острая необходимость возникает покинуть музей. Они думают, мы дома. Свет оставляем, радио погромче. Но зимой там не пройдешь. И весной проблематично. Сейчас подсохло. Самое время. Конечно, в целом двенадцать километров – неблизкий путь. Больше двух часов идти. Зато безопасность гарантирована. И время не потеряете, и целой-невредимой останетесь. Надо только дождаться сумерек. Не побоитесь одна лесом?
– Конечно, нет. Напротив, я с превеликим удовольствием отправлюсь. Я хороший ходок, – энергично произнесла Елена, понимая, что сейчас им предстоит авральная работа, сборы.
Ей труднее всего обычно бывает решение принять. Но сейчас сомнений не возникало. Ехать надо, и срочно. И уж в Москве действовать по всем фронтам.
– Я вас тогда вот о чем попрошу, – словно на что-то важное отважившись, произнесла хранительница музея. – Я бы хотела, чтобы вы забрали с собой две наши самые ценные картины. Составьте акт приема-передачи. Вы же официальное лицо. В связи с отсутствием условий безопасности… Что-то такое. Временно… До установки сигнализации. Например. Потому что если пожар, а вы так убежденно сейчас говорили, что и мне стало казаться… Если пожар, человечество лишится этих шедевров. А ведь можно спасти. Как вы думаете?
Елена Михайловна снова ощутила волну тошнотворного страха. Изымать из музеев реликвии общечеловеческого значения ей в ее многолетней практике еще не приходилось. Ей даже представить себе было трудно, что вот подойдут они с Афанасией к картине, провисевшей столько десятилетий на одном месте, привыкшей к своему свету и к этому дому, отдавшей этому пространству силу гения мастера, ее сотворившего… Подойдут, снимут, упакуют… И на стене – пустота. Зияние.
