Миновал месяц. Ее вызвала к себе настоятельница.
Говорила в этот раз совсем по-другому. Ласково, почти по-матерински. Предложила начать работать в сиротском приюте при монастыре:
– Когда на кухне поможешь, а когда и с детьми. Ты ведь студентка? Математику школьную объяснить сможешь?
– Арифметику без проблем, – усмехнулась Саша. – Геометрию с алгеброй вряд ли.
– У нас дети с отклонениями, им геометрия не нужна, – отозвалась настоятельница.
И жить, сказала, можно перейти в монастырь:
– Хорошее местечко в трехместной келейке освобождается. Светлое, у окна.
– Спасибо! – просияла Саша. – Я как раз вчера вечером собиралась своей бабуле платить, за второй месяц. А ее дома не было. Бог, видно, отвел!
– Да, я беру тебя трудницей. Но ты должна мне рассказать, – настоятельница не сводила с нее глаз, – в чем причина? Почему ты здесь? У тебя погиб любимый человек?
Александра не стала спрашивать: «Откуда вы знаете?»
Матушка проницательна. Да и многие видели, что Саша постоянно ставит свечки за упокой.
Она осторожно ступила на шаткий лед:
– Мне… мне ничего не нравилось. Там, в миру. А здесь, у вас, мне хорошо.
– Но у тебя есть родители. О них ты подумала?
– Они… они не хотят со мной общаться.
К счастью, настоятельница не стала спрашивать почему.
Строго произнесла:
– Ты все равно должна к ним поехать.
– Зачем?
– Попросить прощения. И рассказать, где ты.
– Им это все равно, – вздохнула Саша.
– Возможно, ты права. Возможно, ошибаешься. Но у нас такой порядок. В миру обязательно кто-то должен знать, где ты.
– Хорошо, – кивнула Саша, – я съезжу.
– Сколько тебе нужно времени?
– Три дня.
– Твоя келья будет тебя ждать.
Александра вышла из монастыря. Она была очень довольна. До чего кстати все получилось! Ей как раз надо в Москву. Но идти к родителям она даже не подумает.
А вот в Центр борьбы со СПИДом съездит обязательно. Анализы на иммунный статус надо было еще в июне сдавать.
Простит ее когда-нибудь Бог?
Саша не знала.
Да, она отдала Ему всю себя. Двадцать один год, девчонки влюбляются, выходят замуж, строят карьеры. А в ее жизни только послушания и молитвы. Койка в общей келье, туалет на улице, баня раз в неделю. Руки крестьянки, одежда нищенки. Никаких мужчин, развлечений, вредных привычек. И ведь не просто исполняла, что настоятельница скажет. Чтоб себя усмирить, специально просила работу потяжелее. Самую нелюбимую.
Матушка ее любила. Хвалила за то, что «не подвержена греху саможаления».
Но Бога обмануть невозможно. И Он, конечно, знал, что на исповеди трудница Степанцева лукавила. Да что там – откровенно врала.
Но скажешь правду – из монастыря вообще выгонят.
А пока она здесь на хорошем счету. Матушка намекает: скоро в послушницы возьмет.
Другие трудницы любили поскулить: то кровать им горбатая, то посуду холодной водой мыть не нравится. И вообще тяжело, эксплуатируют, сами-то монашки в лавке, в школе сибаритствуют, а всю черную работу мирянам.
Наивные. Не понимают: чем тяжелее, пакостней труд, тем меньше времени себя жалеть.
Иногда Саша думала: «Можно было не в монастырь, а просто водку пить. Наверно, тоже бы удалось. Все забыть. Забыться».
Но с ее диагнозом безопаснее чистить туалеты.
В свою последнюю поездку в Москву Саше довелось пообщаться с «друзьями по несчастью».
Те носители ВИЧ, кто с горя запил, пустился во все тяжкие, очень быстро влетели в активную фазу. Один знакомый – диагноз им поставили почти в один день – уже умер.
Но холить себя и беречь, как советовали врачи, тоже не панацея. Саша разные примеры видала. Кто-то продолжал держаться. Другие все равно заболевали. Несмотря на прогулки, правильное питание, дыхательную гимнастику и дневной сон.
Одна ВИЧ-инфицированная очень гордилась, что во время болезни смогла написать диссертацию. Однако финал вышел грустным. Девушка защитилась. Понервничала. А в день, когда напечатала новые визитки с гордой припиской «кандидат математических наук», узнала: ее мирно спящий вирус СПИДа трансформировался в активную стадию.
«Рационального решения проблемы нет», – понимала Александра.
Потому и боролась с болезнью иррационально.
Ей очень нравились слова какой-то монахини: «Одно дело убирать клуб, другое – храм. Работа одна и та же, но для души пользу не сравнить».
И Саша робко надеялась, что Бог, в благодарность за ее служение, даст ей не исцеление, конечно, но хотя бы отсрочку.
Потому что больные, по-настоящему больные, выглядели ужасающе. Александра в Москве насмотрелась.
Страшно худые, глаза запавшие, волосы редкие, кожа шелушится. Сделают двадцать шагов – стоят, отдыхают. Царапают случайно палец – кровь не остановить. Постоянно насморк, бронхиты, ангины. А хуже всего – штуковина с игривым названием турбо-ВИЧ. Это когда к ослабленному организму цепляется туберкулез. Его вообще не вылечишь. Одной знакомой вырезали кусочек легких – через полгода болезнь перекинулась на почки. Вырезали почку, через год недуг поразил мозг. Оперировать – не факт, что выживешь. Оставить – в любой момент может «взорваться». Как выдержать такую жизнь?
Саша, какая ни на есть христианка, знала: если с ней тоже начнется нечто подобное – от греха самоубийства она не удержится.
* * *
Выходных дней трудникам не полагалось. «У человека два крыла – молись и трудись», – говорила настоятельница.
Но по большим церковным праздникам все-таки отпускали – пройтись по воле.
Товарки в таких случаях бежали чревоугодничать и глазеть на витрины.
Саша всегда действовала по собственной программе. Первым делом брала с охраняемой стоянки свою постаревшую «восьмерочку» и везла ее на мойку. Потом покупала в ближайшем магазине что-нибудь «нецерковное»: копченую колбаску, сыр с плесенью, осетровую нарезку, чиабатту. И ехала за город. Куда глаза глядят.
Жевала на ходу колбасную нарезку, слушала рок-баллады и представляла греховное. Что в пассажирском кресле Зиновий. Что они вместе путешествуют по Америке, и вечером остановятся в тихом мотельчике, и…
До чего ей все-таки Зиновия не хватало!
Бог, да, он спасает. Помогает. Поддерживает. Дает силы. Но иногда ей хотелось того, что может дать лишь человек. Чтоб кто-то нежно – как только Зиновий умел! – погладил по спинке. Поцеловал в ушко. Шепнул что-нибудь ободряющее или циничное.
«Хоть бы на могилу его съездить», – думала иногда.
Но где ее искать? Как?
И поздно теперь.
Пока была в Москве, имело смысл пробовать. А сейчас ее из монастыря никто не отпустит. Точнее, отпустят, но обратно ни за что не возьмут. Считай, вариант тюрьмы.
Саша подтянула неудобную, длинную юбку. Прибавила газу. Легко обошла новенький «Форд».
Водитель, пожилой дядька, посмотрел на нее, как на диво дивное. Девушек в глухих платках сейчас нечасто увидишь. Особенно за рулем пусть ржавых, но все равно гоночных «восьмерок».
«Посмотрю я на вас всех, когда в рясе гонять начну», – весело подумала Саша.
И сразу устыдилась. Опять ее мирское в сети ловит, не отпускает.
Или все же она человек мира, но вовсе не церкви?
Может, убежать, пока совсем не поздно? Не возвращаться во Владимир, просто ехать, ехать, куда глаза глядят?
Ага. И снова стать совсем никому не нужной. Даже Богу. Он ее очередного предательства точно не простит.
Саша тяжко вздохнула. Перекрестилась на храм Покрова-на-Нерли. Но сворачивать к нему не стала, помчалась дальше.
Дорогу обступал изумительный, дрожащий в паутинках и дымке осенний лес. Солнце шпарило от души, будто цеплялось за лето.
Александра сбавила скорость. Скоро будет ориентир – автобусная остановка и сразу после нее знак с коровой. Хотя откуда здесь взяться домашнему скоту – кругом лес.
А потом узкая, неприметная дорожка.
Вела она, как и ее собственная жизнь, в никуда. Заканчивалась километра через три, у леса. Зачем проложил, кто? Ни деревни рядом, ни даже хижины какой-нибудь. Полная глушь. Только сосны шумят, хлопают ветками, будто паруса на ветру.
Любая нормальная девчонка бежала бы отсюда быстрее, чем лань. Но Александра остановила машину и с удовольствием втянула в легкие терпкий, осенний воздух.
Ухо уловило отдаленный рокот мотора. Кто-то свернул за ней? Маньяк? Шайка подростков?
Она и смотреть не стала. Заперла машину, подхватила свою торбочку и решительным шагом отправилась в лес.
Пусть кто угодно будет, хоть Чикатило. Теперь, когда Зиновия рядом не было, Саша снова готова была жизнь собственную оборвать в любой момент. Пока она здорова и молода.
Но ухо все равно улавливало, прислушивалось. Мозг анализировал.
