Сеня пытается встрять в беседу и завоевать сочувствие публики. Он рассказывает про маму — как на днях она поскользнулась возле парадной и сломала руку. Это вранье, она ничего не сломала, хотя в самом деле упала и здорово стукнулась — даже странно, что обошлось без перелома. Соседи выражают сдержанное сочувствие, но Гаэтано смотрит на Сеню с таким выражением, как будто тот долго и нудно пересказывает сюжет бредового сна. Тем не менее Сеня решает, что лед между ним и жильцами растоплен, и убегает за стулом в комнату, чтобы присоединиться к беседе.
— Сейчас любой выход на улицу — это лотерея со смертельным исходом, — говорит Лена, вытирая пальцы о тряпку. — Заработал перелом шейки бедра — считай, повезло.
— Сосульки. Они просто огромные, — говорит Гаэтано.
— Вчера студента убило ледяной глыбой, прямо возле дверей института.
— Я читал эту историю, — встревает вернувшийся Сеня. — Это студент по обмену из Таджикистана. Его описывают как отзывчивого, доброго и веселого человека. Хотя, наверное, это ничего не значит — просто так принято говорить про погибших людей.
— Смерть номер семьдесят два, — вдруг произносит Артем глухим деревянным голосом.
Наступает молчание. Все ждут, когда Артем пояснит, что значит смерть номер 72, но он явно считает, что сообщил достаточно.
— Что значит «смерть номер семьдесят два»? — уточняет Сеня.
Звучат чавканье, причмокивание, глотание в исполнении троих соседей одновременно. Во взгляде Артема читаются усталость и раздражение человека, которого заставляют из раза в раз повторять очевидные вещи. Но, прожевав, он отвечает вполне охотно:
— Это из классификации смертей в каббале — называется «Смерть идиота». Смерть от упавшего кирпича, сосули, куска фасада, балкона или, например, смерть на поломанном аттракционе, смерть в шахте лифта, когда оборвался трос, смерть от удара током — короче, от случайного фактора. Доказано, что ни один великий человек не погиб смертью номер семьдесят два.
— Поэт Александр Галич умер от удара током в Париже. Он включал телевизор в розетку, — сразу же вспоминает Сеня.
— Галич? Первый раз слышу эту фамилию, — пожимает плечами Артем.
Сеня снова идет к холодильнику, открывает дверцу и достает бутылку «Кока-колы Зеро». Сеня возится с крышкой бутылки, и, когда наконец открывает ее, из горлышка вырывается пена, она капает на пол и попадает на брюки.
— Древнегреческий трагик Эсхил, — скрипучим и медленным голосом произносит Артем, наблюдая, как Сеня сперва ищет тряпку, а потом вытирает пол, — погиб в глубокой старости от того, что орел сбросил ему на голову черепаху. Но это другое: тут действует рок, фатум, эту смерть ему предсказал оракул. Во всем этом кроется символизм.
— Зачем орел сбросил ему на голову черепаху? — интересуется Лена.
— Сложно влезть в голову птицы, жившей две с половиной тысячи лет назад. Но похоже, что этот орел перепутал лысину Эсхила с камнем и хотел разбить об нее черепаший панцирь. Это случилось на Сицилии, примерно из этих же мест наш Гаэтано, да? Ты из Неаполя?
— Не совсем, — говорит Гаэтано. Он отвечает с ленивой улыбкой, потягиваясь, как пляжный турист, заказывающий прохладительные напитки у официанта.
— Неаполь. Там находится система подземных тоннелей, образованных природными катаклизмами, и один из этих тоннелей якобы ведет в царство мертвых. Раньше из этих тоннелей поднимались ядовитые испарения, которые отравляли зверей и птиц. Надышавшись ими, оракулы прозревали будущее.
— Есть даже фраза: «увидеть Неаполь и умереть», — некстати вставляет Сеня.
— В Неаполь нельзя ехать одной, — говорит Лена. — Местные мужчины ведут себя мерзко.
— Зато в Неаполе тебя не убьет сосулей.
— Или куском фасада.
— И все-таки там очень красиво — я имею в виду архитектуру, ландшафт. Неаполитанский залив, сливающийся с Тирренским морем, — говорит Сеня. — Впечатление от него просто головокружительное. Про итальянские города пишут, что это как Петербург, но в идеальном климате.
— Я не совсем из Неаполя, — говорит Гаэтано.
— Возникает вопрос: зачем переезжать из идеального Петербурга в неидеальный? Зачем тебе эти сосули, грязь, холод?
Гаэтано на некоторое время задумывается. Его лицо не выражает особой заинтересованности, вовлеченности в разговор. Похоже, беседы на подобные темы случаются здесь регулярно: одни и те же реплики, повторяющиеся с незначительными вариациями.
— В чем цель твоего пребывания в Петербурге? — деревянно-каменным голосом чеканит Артем.
— Говоришь как мент, — усмехается Лена.
— Там просто скучно, — говорит Гаэтано. — Там не происходит ничего.
— А здесь тебя может убить ледяной глыбой.
— А там черепахой, упавшей с небес.
Посреди разговора Артем поднимается из-за стола и, бросив вилку в раковину, выходит из кухни. Он ни с кем не прощается, просто уходит, двигаясь как будто толчками, порывисто — как трактор, увязающий в ямах. Сеня хотел пошутить, что Артем пошел сочинять на Гаэтано донос в миграционную службу, но все-таки промолчал. А вдруг это не шутка — очень уж хмурое у Артема лицо.
После ухода Артема разговор прекращается. Внезапно оказывается, что этот деревянно-каменный человек с грубоватыми репликами был тем социальным клеем, на котором держалась беседа. Лена и Гаэтано возвращаются к поеданию мяса — они склоняются над кастрюлей, как голодные хищники. Посидев немного в молчании, похлопав себя по ногам, Сеня вынужден ретироваться: взяться за стул и утащить его в свою комнату. Вернувшись к себе, он чувствует, что этот смол ток с соседями лишил его сил.
* * *
По пути из туалета Сеня задерживается возле одной из дверей. По расчетам Сени, эта дверь ведет в комнату с видом во внутренний двор. Он замечает, что ручка отломана и на ее месте зияет дыра размером с крышку от банки для консервации. Сеня медленно наклоняется и заглядывает в дыру. Не очень понятно, что он надеется высмотреть. Сеня наблюдает однотонную черноту: возможно, кто-то заклеил эту дыру черной материей с другой стороны. В этот момент от стены плавно, как привидение, отделяется Лена и шепотом говорит:
— В этой комнате никто не живет. Это кладовка Анны Эрнестовны. Знаешь, как она ее называет?
Сеня, застыв в скрюченном положении, произносит так же негромко:
— Нет.
— Шубохранилище.
— Да?
— Надеюсь, это все-таки фигуральное выражение, — Лена рассматривает Сеню, выискивая новые следы грязи, — и в действительности там нет никаких шуб. А если и есть, то они из искуственного меха.
Сеня вежливо улыбается. Ему хочется объяснить Лене, почему он таращился в эту дыру, рассказать ей про книгу о Вагинове, но коридор и сама ситуация не подходят для обстоятельных разговоров.
— Не знаешь, где здесь дешево перекусить? — продолжает шептать Сеня.
Он наконец разгибается и расправляет пиджак. Сеня по-прежнему в глянцевом синем костюме. Он сразу же понимает, что употребил неверное слово: нужно было сказать не «дешево», а «вкусно». «Где здесь можно вкусно поесть?» Пока что Сеня предстает в глазах Лены с самой невыгодной стороны: что новая соседка может подумать о нем, основываясь на первых впечатлениях? Что он нищий и жадный. Что он нечистоплотен, чересчур любопытен и трусоват. Что он, возможно, болезненно привязан к собственной матери: по крайней мере, он сразу заговорил о ней при знакомстве. Лена начинает объяснять, как пройти в столовую на Римского-Корсакова, скрытую во дворах. Но лицо Сени становится таким сиротливым, жалобным и беспомощным, что Лена вздыхает и говорит, что проводит его.
* * *
Они условились, что Сеня будет дожидаться Лену на улице. Валит снег, Сеня стоит у помойки, переминаясь с ноги на ногу. Температура на улице — около пяти градусов ниже нуля. Лена все не выходит, и Сене уже начинает казаться, что это был глупый розыгрыш, демонстрация неприязни. Он размышляет о Лене: все-таки она какая-то странно цветущая, с неестественно здоровым цветом лица. Живет в Петербурге, но прямо-таки пышет здоровьем: румянец, щеки и губы — все наливное. В этом заключена какая-то тайна. Еще это имя — Лена. Елена Владимировна — так звали учительницу физики, из-за которой Сеня не получил золотую медаль. Внешне Елена Владимировна напоминала хозяйку квартиры Анну Эрнестовну: она была слишком бодрой и энергичной для своих лет — это тревожило. Но не слишком ли много поводов для тревог? И почему все мысли только о внешности? Что эта Лена за человек?
