Он стоял на пороге и наблюдал, как она осторожно приподняла повязку с лица девочки, а потом молча протянула руку, и медсестра вложила туда тампон из баночки.
— Сейчас будет немножко больно, Мэри, — сказала Роза, — но ты не будешь двигаться и говорить, правда?
Девочка кивнула.
— Вот и хорошо. А теперь — не двигайся, — тихо и мягко произнесла Роза и быстро провела тампоном по краю губы девочки.
Дэвид увидел, что глаза ребенка моментально наполнились слезами. Ему показалось, что девочка вот-вот дернет головой, но она сдержалась.
— Вот и все, — мягко сказала Роза, отдавая медсестре тампон. — Ты очень смелая девочка. Завтра утром мы снимем повязку, и ты сможешь вернуться домой.
Девочка взяла с тумбочки блокнот и карандаш, что-то быстро написала и протянула Розе. Та прочла и улыбнулась.
— Завтра, когда снимем повязку.
Когда они шли по коридору, Роза предложила:
— Ну что ж, теперь мы можем вернуться к вашей маме.
Пока они ждали лифт, Дэвид сказал:
— Очень милая девочка.
— Да.
— А что с ней?
— Заячья губа. С рождения. Теперь она стала такой же, как все, — в ее голосе появились нотки гордости, — и никто не будет глазеть на нее и смеяться, когда она заговорит.
Двери открылись, и они вошли в лифт. Дэвид нажал на кнопку, и двери плавно закрылись. Он заметил, что Роза все еще держит в руке записку девочки. Он взял листок. Детским почерком было выведено: «Когда я смогу говорить?»
Он взглянул на Розу.
— Вам, наверное, приятно.
Она кивнула.
— Пластическая хирургия — это не только исправление носов и удаление вторых подбородков кинозвездам. Мы помогаем людям вести нормальную жизнь. Таким, как Мэри. Вы не представляете, как подобный дефект может влиять на жизнь ребенка.
Дэвид почувствовал к ней новое уважение.
Когда они подошли к дверям, швейцар коснулся козырька фуражки:
— Я подам вашу машину, сэр.
Пока он сбегал по ступенькам, у подъезда остановился большой лимузин. Не обратив на него особого внимания, Дэвид достал пачку сигарет и предложил Розе. Закуривая, он услышал, как открылась дверь лимузина.
— Ты хотел меня видеть, Дэвид?
Дэвид стремительно обернулся, чуть не выронив зажигалку. Это был Джонас Корд. Дэвид молча уставился на него. Потом он невольно взглянул на Розу и потянулся к ней. Джонас тихо засмеялся.
— Розу можешь взять с собой.
Роза откинулась на сиденье лимузина и поочередно посмотрела на своих спутников. В машине было темно, и свет фонарей на шоссе, по которому мчалась машина, короткими вспышками освещал лицо Джонаса, сидевшего напротив.
— Как поживает отец, Роза?
— Прекрасно, мистер Корд. Часто вспоминает вас.
Она скорее почувствовала, чем увидела его улыбку.
— Передай ему наилучшие пожелания.
— Обязательно, мистер Корд.
Автомобиль прибавил скорость. Роза глянула за окно. Они двигались на север к Санта-Барбаре, прочь от Лос-Анджелеса.
— Макалистер сказал, что ты хотел меня видеть, Дэвид.
Роза почувствовала, как Дэвид зашевелился на сиденье рядом с ней и подался вперед.
— Сами мы дальше идти не можем, Джонас. Теперь нам понадобится ваше согласие.
Голос Джонаса был лишен всяческих эмоций.
— А зачем вам идти дальше? — спросил он. — Меня устраивает то, как идут дела. Вы избавились от производственных затрат и теперь работаете без дефицита.
— Долго нам без дефицита не проработать. Профсоюзы требуют прибавок, иначе будут бастовать. Это сведет к нулю все прибыли.
— Пусть бастуют, — равнодушно сказал Джонас. — Вы не обязаны им уступать.
— Я уже сделал это.
Роза почти физически ощутила повисшую тишину и быстро взглянула на обоих, хотя не могла разглядеть их лиц.
— Уже сделал? — переспросил Джонас. Его голос был спокоен, но в нем появился холод. — Я думал, что переговорами с профсоюзом занимается Дэн.
— До сегодняшнего вечера занимался, — ответил Дэвид. Он говорил осторожно, но то был не страх, а осторожность человека, шагнувшего на неизвестную территорию. — Когда дело коснулось благосостояния компании, оно перешло в мое ведение.
— Почему Дэн не смог уладить вопроса?
— Потому что вы не отвечаете на его телеграммы, а ему казалось, что он не может пойти на уступки без вашего согласия.
— А ты считаешь по-другому?
— Да.
Теперь в голосе Джонаса появился лед.
— А почему ты считаешь, что тебе не требуется моего одобрения?
Роза услышала щелчок зажигалки: Дэвид закурил. Мгновение огонь плясал на его сосредоточенном лице, затем погас.
— Потому что мне пришло в голову вот что: если бы вы хотели, чтобы я развалил компанию, вы бы сказали мне об этом два года назад.
Джонас проигнорировал его ответ.
— Зачем еще ты хотел меня видеть?
— Правительство снова начало антимонопольную кампанию. Они хотят, чтобы мы отделили кинотеатры от студий. Я посылал вам недавно всю информацию по этому поводу.
— Я уже дал необходимые распоряжения Маку. Мы будем тянуть до конца войны, а тогда сможем получить за кинотеатры хорошие деньги. После войны цены на недвижимость всегда растут.
— А если войны не будет?
— Война будет, — уверенно сказал Джонас. — В ближайшие годы Гитлер окажется в собственной ловушке. Ему придется выбирать: либо экспансия, либо крах фальшивого процветания Германии.
Роза ощутила комок в горле. Одно дело считать это неизбежным и надеяться, что ошибаешься. А вот говорить об этом так просто и коротко, как Джонас… Никаких эмоций: два плюс два. Война. А потом бежать будет некуда. Германия будет править миром. Даже отец Розы признавал, что Германия опередила другие страны лет на сто.
Она взглянула на Дэвида. Как американцы могут не понимать этого? Неужели они в самом деле думают, что война их не затронет? Как можно сидеть и говорить о делах, словно ничего особенного не произойдет? Ведь он тоже еврей. Неужели он не чувствует тень Гитлера, нависшую над ним?
Дэвид засмеялся.
— Тогда мы все в одной лодке. — Она изумленно воззрилась на него. — То, что нам пришлось делать из-за навязанной нам экономии: мы создали себе фальшивую экономику. В ней прибылью считалось устранение наших собственных затрат. Но мы не создали новых источников прибыли.
— Поэтому ты и говорил с Боннером?
Вопрос Джонаса застал Дэвида врасплох. В первый раз за весь вечер его голос звучал неуверенно:
— Да.
— И ты счел в своей компетенции начинать обсуждение подобных вопросов без предварительной консультации со мной?
— Не далее, чем год назад, я посылал вам письмо с просьбой разрешить мне начать переговоры с Зэнаком. Ответа я не получил, и Зэнака мы упустили.
— Если бы я хотел, чтобы ты переговорил с ним, — резко ответил Джонас, — я бы дал тебе знать. Почему ты думаешь, что Дэн не сможет сделать того, что может Боннер?
Дэвид колебался. Прежде чем ответить, он загасил сигарету в пепельнице на подлокотнике.
— По двум причинам, — осторожно ответил он. — Я не принижаю Дэна. Он показал себя исключительно способным администратором и руководителем студии. Он создал программу, по которой фабрика работает бесперебойно. Но он лишен творческих амбиций Боннера или Зэнака. Он не способен ухватиться за идею и превратить ее в великий фильм.
Он пытался разглядеть в темноте лицо Джонаса. На мгновение свет снова упал на его лицо: полуприкрытые глаза, бесстрастное лицо.
— Отсутствие творческих амбиций — это то, что отличает настоящего продюсера от просто администратора, каковым и является Дэн. Настоящий творец уверен, что может снять картину лучше, чем кто бы то ни было — и умеет заставить других в это поверить. На мой взгляд, в двух ваших картинах этого больше, чем в пятидесяти с гаком, которые Дэн сделал за последние два года.
— А вторая причина? — спросил Джонас, не обращая внимания на скрытую лесть, содержавшуюся в словах Дэвида. Роза улыбнулась про себя, заметив, что Джонас принял это как должное.
— Вторая — деньги, — ответил Дэвид. — Даже если бы в Дэне были такие возможности, то чтобы это проверить, нам потребовались бы деньги. Пять миллионов на две или три большие картины. Вы не желаете нам их давать. У Боннера есть свое финансирование. Он будет делать четыре фильма в год, и наши инвестиции будут минимальны. А его контроль за нашей программой не принесет нам ничего, кроме пользы.
— А ты подумал, как это подействует на Дэна?
— Дэн — в вашей компетенции. Я отвечаю за компанию. — Он секунду поколебался. — Дэн еще многое может сделать для студии.
— Но не в твоем варианте, — отрезал Джонас. — Во главе бизнеса не могут стоять сразу двое.
Дэвид молчал. Следующие слова Джонаса прорезали темноту, словно нож.
