– Почему не женишься, Омар? – Феликс отщипывал от грозди мелкие розовые ягоды без косточек, сладкие, как мед, который так любил слизывать с его губ насмешливый сладкоежка Вацлав.
– Нельзя пока, – с наслаждением жевал нежного барашка Пепел. – Маму с дедушкой устрою – тогда.
– Расскажи мне про свою маму, Омарик, – ласково улыбался голубой Феликс.
Омар прикрыл глаза. “Ай, мама-джан… Такая маленькая, ножки с кресла до пола не достают. Когда болею, руки мне на голову кладет – все проходит. Зубы белые, глаза черные, волосы, как у молодой, нет седого. На руках ее ношу – легкая, как перышко. В Баку она типа как святая была: Ануш пошла, кланялись. Кормилица, знаешь?”
– Кормилица? – удивился Феликс.
– Очень редко бывает, почти никогда. Меня когда родила – так у нее молоко и осталось. Идет и идет, не кончается. Уже тридцать шесть лет. Дома нацедит в банку – дедушку поит, меня. Потому он не стареет, а я – правда, как заговоренный. Вот, смотри.
Омар взял большой нож, которым резал мясо, и полоснул себя по пальцу изувеченной руки. Феликс вскрикнул. Из глубокого надреза вышло немного крови, края раны сомкнулись, и Пепел покрутил перед лицом
Феликса здоровой клешней.
– Если б тогда пальцы не разорвались совсем, на кусочки, – заросло бы.
– Надо же, – улыбнулся Феликс, – мы с тобой, и правда, как братья.
Только маму я не помню…
От самого Херсона за ними пристроился незаметный пикапчик. Чем-то не нравился он Феликсу. Омар даже знал – чем. За рулем сидел в нем спецназовец Паша, телохранитель Гагика Керченского, добрый Омара приятель, который к его
“КамАЗу”, однако, не приближался и Клешню не окликал – ни по имени, ни по одному из обоих известных ему прозвищ. И еще в кабине был там один парень, казах по кличке Китаец. Ребро вынимал пальцем.
Заночевали на шоферской стоянке за Харьковом. Там, на перегоне между
Харьковом и Орлом, построил Феликс лучшую из своих “Синих птиц”, где ночующих дальнобойщиков даже вином угощали, причем хорошим, из крымских подвалов самого Феликса. Водки не держал, чтоб не передрались по пьянке.
В честь хозяина оборудовали шашлыки, пили степенно, с военными песнями и тостами за дружбу, без матерщины – Феликс не любил.
Пикапчик растаял где-то во тьме ночных кустов. Омар задраился в кабине, Феликс ушел в свой кабинет, где о чем-то говорил с начальником охраны. Разобрались по экипажам шоферюги. Плечистые ребята в камуфляже, с кобурами под мышками прохаживались среди сутулых, как буйволы, “КамАзов”, и пропитанных тяжелой пылью цементовозов из Рустави, и статных шведских рефрижераторов.
Похрустывал под армейскими ботинками первый ночной ледок.
…Тетя Ануш проснулась со стоном от боли и кошмара. Приснилось, как разбивал прикладом стеклянную дверь в бакинском доме ее выкормыш
Бюль-Бюль, сын продавщицы Гули, золотозубой красавицы. Хороший мальчик, ушел из школы, хотя и отличник, грузчиком к матери в магазин: отца зарезали в Большом Побоище вместе с Бедросом, братом
Ануш, которого Тофик с Гулей прятали у себя в чулане. А дома у Гули крутились еще пятеро, Бюль-Бюль старший. Все они были молочными
Омарику. Бюль-Бюль высадил стекло, ввалился в комнату и стал ругаться по-русски, называл ее “курва” и “армянская падаль”.
Опомнись, что ты, сынок, успокаивала его тетя Ануш, но Бюль-Бюль схватил ее под мышки и поволок на балкон. И бросил со второго этажа на тротуар.
“Что, Ануш-джан?!” – сел на своей кровати дедушка Арташез. “Очень больно, папа”, – заплакала тетя Ануш. Из соседней комнаты прибежала на шум хозяйка с трудным русским именем Амплитуда Андреевна – смешная, как кукла, которых навострилась шить из тряпочек Ануш для небольшого заработка и развлечения. Сделала Аннушке укол, и вдвоем с дедом они посадили ее в кресло. Ножки тети Ануш не доставали до пола и ничего не чувствовали – с того самого дня, как ударилась спиной об асфальт. “Плохой сон, – испуганно сказала маленькая кормилица. -
Омарику зла бы не сделали…”
…Наутро кое-кто из отъезжающих видел в кустах пустой пикап с проколотыми покрышками. Богдан, молчаливый хохол, соскочил у ближнего лесочка отлить, потом так же молча и угрюмо сел за баранку, даже не подумав рассказать шустрому напарнику Шурику, что едва не споткнулся в овражке об мужика. Валялся мужик, маленько забросанный ветками и листвой; Богдан перевернул его сапогом, подывывся: похож с лица на китаёзу, а може, так, на смерть свою прищурился.
После Тулы Омар погнал, сколько позволяла дорога, забитая в этот час по-воскресному: быстро темнело, а у мамы к вечеру всегда начинались боли. Феликс лежал на топчане за его спиной, но уснуть не мог.
Беспокоило, что второй ушел. Говорил ведь Андрюше, что начинать надо с блондина! Какая мускулатура…
Чтоб не преть в пробках на Варшавке, Омар свернул на удобную боковую шоссейку, выйти по ней на МКАД у юго-западной развязки.
У обочины – поперек – стояла “девятка” с поднятым капотом. Водитель, прикрываясь от слепящих фар, пошел к тормознувшему “КамАЗу”, Омар опустил стекло… Паша и так-то бил в пятак с тридцати шагов, а тут – в упор, как в тире, в парке культуры и отдыха. Но вдруг – словно током шарахнуло под плечо, и выстрел вышел в небо. Даже не сразу сообразил, что ранен: из какого-то совсем игрушечного калибра, все равно как оса куснула. Феликс мгновенно выпустил весь заряд своего дамского револьверчика, но в голову не попал, а от бронежилета крошечные пульки отскочили, как хлебный мякиш. Но этих секунд хватило, чтобы Клешня выжал газ, отшвырнув бампером разинутый поперек пути “Жигуль”. Пролетев пару метров, “девятка” рухнула на бок и, сплющенная колесами “КамАЗа”, взорвалась у того под брюхом…
В груде металла и арбузной каше следствие не нашло ни одного
“человеческого фрагмента”. Единственная жертва ДТП, сильно обожженный, но, слава Богу, живой парень с наколкой в виде головы кабана на единственном здоровом участке кожи над левым соском и сохранившимися там же, под асбестовым нагрудником, документами на имя Павла Дурова из города Подольска Московской области, в сознание долго не приходил, а выйдя из комы, продолжал молчать и ходить под себя. Великодушный безумец Гагик Керченский сам приехал за Пашей и не стал его наказывать, хотя потерю “КамАЗа” переживал сильно. Купил калеке превосходную швейцарскую коляску с мотором и тремя скоростями
– не то что кресло на самодельных колесиках, в котором со скрипом ездила по квартире в Бибиреве его свояченица Ануш Пепелян.
Феликс, чьи силы удесятерились, донес обугленное тело брата до ближайшего дачного поселка. Крайний дом между лесом и Окой стоял, уже заколоченный на зиму. Но оконце в баньке на берегу светилось.
Женя Волынкин проснулся от осторожного стука в окно. Вгляделся в непроницаемую темень, накинул поверх майки ватник, прихватил на всякий случай топор и вышел на низкое крыльцо. Луч китайского фонарика выхватил из ночи тонкую мальчишескую фигуру и бледное лицо невозможной, нездешней красоты, залитое слезами. Мальчик опустился на колени прямо в грязь рядом с какой-то темной кучей и приложил к ней ухо. “Дышит, – шепнул мальчик, – чего вы стоите, он ведь еще дышит, давайте же, делайте что-нибудь!” Куча пошевелилась. Женя направил фонарик вниз – и похолодел. Медленно, шурша огромными, с лопату, клешнями, там разворачивало черное тело в сторону реки чудовище, которое порой снилось Волынкину в его псевдонаучных снах.
Подгребая под себя комья земли, выползло на светлую полоску песчаного берега… “Мать честная… – задохнулся Женя. – Рак…” -
“Омар”, – поправил мальчик. “Пресноводный! – крикнул бывший поэт, а ныне селекционер Волынкин. – Куда! Ну! Держи! Уйдет!”
Но Омар уже сполз в воду, обернул свои выпуклые глазки на стебельках к Феликсу и тяжело махнул левой клешней.
…Ловко работая хвостом и лапами, Омар с наслаждением двигался по течению, быстро уходя на глубину. Дышалось легко, вода остужала опаленное тело. Следуя безошибочному лоцманскому инстинкту, он вскоре вышел в Волгу и через пару дней достиг Каспия. Там Омар лег на дно и уснул среди камней, счастливый.
…Истопник РЭУ № 12, обслуживающего дома по улице Прямолинейной в
Бибиреве, Владлен Кирпичев, придя утром к себе на службу в бойлерную, обнаружил на полу маленького голого младенца. Младенец таращил смышленые глазки и запихивал в рот кулачок. Владлен
Кирпичев, совершенно обескураженный и сбитый с толку, для начала прикрыл мальчишку шарфом и принялся с силой думать. В эту напряженную минуту дверь бойлерной открылась и влетела эта активная тетка, бегала сюда, что ни день, всё у ней слабо топят!
– Ну что, господин Кирпичев, может быть, мне самой, как Лазо, в эту печку твою залезть? – с порога завела тетка. И тут ребеночек, а он так и продолжал валяться на полу, весело засмеялся. – Ой! – ахнула жиличка. – Это еще что у тебя?
