— Таким путем можно доказать, что немецкий врач проводил в концлагере эксперименты над заключенными и привлекал к участию в этих экспериментах врача из заключенных.
— Я думаю, это имеет отношение к делу, — сказал судья. — Так чем занимался Фленсберг, доктор Пармантье?
— Он проводил серию опытов по воспитанию покорности. Там было много маленьких комнат, в каждой по два стула. Тех, кто сидел на них, разделяла стеклянная перегородка, сквозь которую они видели друг друга. Перед каждым был пульт с кнопками. Нажимая кнопки одну за другой, можно было включать все большее напряжение тока, и над кнопками были надписи — от «легкого удара» до пятисот вольт — «возможной смерти».
— Какой ужас, — произнес Гилрей.
— И еще была будка, где сидел сам Фленсберг, у него тоже был пульт с кнопками.
— Что вы видели там своими глазами, доктор Пармантье?
— Из третьего барака привели двух заключенных. Мужчин. Обоих привязали к стульям, но руки оставили свободными. Фленсберг из своей будки сказал заключенному А, что тот должен дать заключенному Б по другую сторону стеклянной перегородки электрический удар в пятьдесят вольт, иначе он, Фленсберг, накажет его за неповиновение.
— И заключенный А сделал, что ему было приказано?
— Не сразу.
— И Фленсберг наказал его ударом тока?
— Да. Заключенный А вскрикнул. Тогда Фленсберг снова приказал ему дать заключенному Б удар тока. Заключенный А упорствовал, пока не получил удар почти в двести вольт, после чего подчинился и начал давать заключенному Б удары током, чтобы избежать наказания.
— Значит, в сущности, он заставлял человека причинять боль другому, чтобы избежать ее самому?
— Да. Повиноваться из страха.
— Заключенный А по команде Фленсберга начал давать заключенному Б удары тока. Он видел и слышал, что происходит с заключенным Б?
— Да.
— До какого напряжения дошел А по приказу Фленсберга?
— В конце концов он убил током заключенного Б.
— Ясно.
Баннистер перевел дух. Присяжные озадаченно смотрели на свидетельницу, словно не веря своим ушам.
— И что сделал Фленсберг после того, как продемонстрировал вам это?
— Сначала ему пришлось меня успокаивать. Я кричала, чтобы он прекратил такие эксперименты. Охранник силой отвел меня к нему в кабинет. Он сказал мне, что убивать того человека особой нужды не было, но что иногда это случалось. Он показал мне графики, таблицы и свои записи. Он пытался установить порог, за которым воля человека оказывается сломленной. Тот порог, за которым люди превращаются в роботов, послушно выполняющих приказы немцев. Очень часто, перейдя этот порог, заключенные сходили с ума. Он показывал мне эксперименты, в которых заставлял близких родственников давать друг другу удары током.
— Интересно знать, доктор Пармантье, — сказал судья, — а попадались такие люди, которые наотрез отказывались причинять боль другим?
— Да, порог сопротивления был выше у мужей и жен, у родителей и детей. Некоторые упорствовали, пока их самих не убивали.
— А были такие случаи, — продолжал свои вопросы судья, — когда, скажем, мать или отец убивали собственного ребенка?
— Да… Вот поэтому… Простите… Меня никто еще об этом не спрашивал…
— Пожалуйста, продолжайте, мадам, — сказал Гилрей.
— Поэтому Фленсберг и стал подбирать близнецов. Он полагал, что на них можно будет поставить что-то вроде решающего эксперимента. Девушек из Бельгии и Триеста доставили в третий барак для него, а Фосс их облучил. Фленсберг был возмущен и грозил пожаловаться в Берлин. Он успокоился только после того, как Фосс пообещал ходатайствовать перед Гиммлером о предоставлении Фленсбергу частной клиники и о прикреплении к нему доктора Лотаки, чтобы он там оперировал.
— Потрясающе, — произнес Гилрей.
— Теперь давайте на минуту отвлечемся, — сказал Баннистер. — Что произошло после того, как вы увидели эти эксперименты и прочитали доклады Фленсберга?
— Фленсберг уверял меня, что, как только первое впечатление сгладится, я увлекусь такой работой. Это же редкая возможность для психиатра — проводить исследования на подопытных людях. А потом он просто приказал мне работать на него.
— И что вы на это ответили?
— Я отказалась.
— Отказались?
— Конечно, отказалась.
— А что именно вы сказали?
— Фленсберг сказал, что ведь, в конце концов, в третьем бараке сидят одни евреи. Я сказала, что знаю. Тогда он сказал: «Неужели вы не понимаете, что есть люди, которые не такие, как остальные?»
— И что вы ответили?
— Что я уже это заметила. «Действительно, есть люди, которые не такие, как остальные, — сказала я. — Это прежде всего вы».
— Но ведь за это он должен был расстрелять вас на месте!
— Что?
— Вас не расстреляли? Вас тут же не отправили в газовую камеру?
— Ну конечно, нет. Я же здесь, в Лондоне. Значит, меня не расстреляли, верно?
Сэр Роберт Хайсмит постоянно находился в гуще событий. На время процесса он переехал из собственного поместья в Серрее в свою квартиру на Кодоган-сквер, неподалеку от Вест-Энда и Дома правосудия. В этот вечер он усердно работал.
Нельзя было отрицать, что Томас Баннистер сумел искусно построить свою защиту, опираясь на косвенные улики и поймав Кельно на некоторых сомнительных показаниях. Однако промахи Кельно были всего лишь ошибками неопытного человека, противником которого оказался настоящий гигант, мастер юридической акробатики. Конечно же, присяжные, признавая гений Баннистера, должны тем не менее проникнуться сочувствием к Кельно.
В сущности, все сводилось к Марку Тесслару — единственному, кому предстояло выступить в качестве очевидца. Все эти годы и на всем протяжении процесса сэр Роберт Хайсмит отказывался верить, что Адам Кельно виновен. Карьера Кельно была долгой и заслуженной. Если бы в его характере таились столь чудовищные черты, они, безусловно, рано или поздно дали бы о себе знать. Хайсмит был убежден, что все это — какая-то жуткая вендетта, столкновение двух людей, ослепленных ненавистью друг к другу и неспособных видеть истину.
Разрабатывая тактику допроса, он был твердо намерен дискредитировать Марка Тесслара.
Да, конечно, у него были минуты сомнений, но ведь он — всего лишь британский барристер, а не судья и не присяжный, и Адам Кельно был вправе рассчитывать, что он сделает все возможное.
«Я выиграю это дело», — пообещал он сам себе.
— Куда, к дьяволу, запропастился Терри? — сердито спросил Адам и сделал еще один большой глоток водки. — Могу спорить, что он отправился к Мэри. Ты звонила туда?
— Там нет телефона.
— Сегодня он был в суде, — сказал Адам. — Почему сейчас он не здесь?
— Может быть, пошел в библиотеку и будет заниматься допоздна. Из-за этого процесса он пропустил много лекций.
— Я иду к Мэри, — сказал Адам.
— Нет, — возразила Анджела. — Я была у нее после заседания. Она не виделась с ним уже много дней. Адам, я понимаю, что тебя мучает, но эти адвокаты умеют по-всякому повернуть дело. Это их профессия. А присяжные все равно знают правду, как и твои больные. Они же горой встали за тебя. Пожалуйста, не пей больше, скоро придет Терри.
— Ради Бога, могу я раз в жизни выпить, чтобы ты при этом не устраивала сцен? Я же тебя не бью и ничего плохого не делаю.
— У тебя опять будут кошмары.
— Может быть, и нет, если как следует выпить.
— Адам, послушай. Завтра в суде у тебя должна быть свежая голова. Особенно когда будут допрашивать Тесслара.
— Привет, Анджела… Привет, доктор!
Шатаясь вошел Терри и плюхнулся на диван.
— Я вообще-то не пью, вы знаете. Не в отца пошел. Всегда считал, что папаша Кэмпбелл пьет за нас обоих.
— Где это ты был?
— Пил.
— Выйди, Анджела, — приказал Адам.
— Нет, — ответила она.
— Ничего, Анджела, нам посредник не понадобится, — заплетающимся языком сказал Терри. — Мы будем говорить как врач с врачом.
Обеспокоенная Анджела вышла, но дверь оставила открытой.
— Что у тебя на уме, Терри?
— Да так, всякая всячина.
— Всякая всячина?
Терри опустил голову и заговорил внезапно охрипшим, дрожащим голосом так, что его почти не было слышно:
— «Сомненья тень упала на меня»… Доктор, я… Мне все равно, что решат присяжные. Я хочу услышать от вас самого. Между нами, вы это делали?
Адам в ярости вскочил и, подбежав к юноше, занес кулаки у него над головой. Терри весь съежился, но не пытался защищаться.
— Мерзавец! Тебя надо было лупить еще много лет назад! — Его кулаки с силой опустились на голову Терри, и тот свалился с дивана на пол. Адам ударил его ногой в ребра. — Я должен был тебя бить и бить! Как мой отец. Он бил меня — вот так! И вот так!
