Вот послушник пришел на исповедь перед своим монашеским постригом. Завтра вечером он даст обет девства. Есть в нем помыслы, которые, если они воплотятся в реальные дела, окажутся несовместимыми ни с наследованием Царства Божия, ни с монашеством, ни со свяществом? — Конечно, есть. Но именно для того, чтобы не оказаться плененным ими, он и прибегает к помощи старца, и объявляет им войну.
Можно ли быть уверенным, что он всегда останется столь же чистым, как в минуту этой своей исповеди и в день пострига? — Нет: такой уверенности ни у игумена, ни у духовника, ни у епископа, давшего благословение на этот постриг, быть не может.
Так что любой постриг или хиротония — это риск. Но ведь есть и надежда, что «Богу содействующу» юноша пройдет начатый им путь без самых страшных падений. И в этой надежде его постригают и рукополагают.
И право на эту надежду имеет любой человек, желающий освободиться от тирании помыслов и стать господином своего сердца.
— Что делать девушке, если юноша признался ей в любви, видит её как будущую жену, а она относится к нему как к брату?
— Так, может быть, самая прочная семья и получится. Сегодня считается, что лишь обоюдная страстная влюблённость должна соединять семью. Не знаю: хорошо это или плохо. Но традиционная православная семья никакой влюбленности как условия своего создания и существования не подразумевала. Конечно, мне не верится, что наши благочестивые предки в период брачного поиска были озадачены идеей своего спасения: «а женюсь — ка я ради спасения души на Марфутке!». Но и сумасшедшая голливудская влюблённость вряд ли была нормой. В большинстве случаев основой брака был здравый расчёт (прежде всего родителей).
… Сейчас идут дискуссии о том, как относиться ко дню святого Валентина. Я как-то высказал идею о том, что если что-то плохо лежит, то это надо брать. Надо просто воцерковлять, приватизировать этот праздник, говорить: это наш праздник, наш святой, а потому давайте все в этот день молиться святому Валентину об умножении любви… В ответ же один батюшка мне так мудро отвечает: «Отец Андрей! Вы путаете понятия: любовь — это одно, а влюблённость — другое. Святой Валентин — покровитель влюблённых». Ну, полагаю, что если я эти состояния путаю, то скорее всего вместе со всей молодежью (а, значит уж с нею-то мы в таком случае говорим на одном языке). Во-вторых, проповедь священника в этот день к пришедшим в храм «влюбленным» могла бы говорить как раз о любви…
Но с точки зрения аскетики, древней церковной книжности, и в самом деле трудно было бы сказать хоть что-то доброе о влюбленности. У Отцов (вспомните среди них хоть одного семейного и многодетного священника и при этом не мученика!) вообще трудно найти советы о семейной жизни, а уж тем более о времени брачного ухаживания. Отцы Церкви о влюбленности молчали, а пары тем не менее составлялись. И получали благословение Церкви.
В церковной среде как только заговоришь о покровителе влюблённых, сразу слышишь: «А у нас есть Пётр и Феврония». Я сам когда-то имел неосторожность эту идею выдвинуть, пока не прочитал всерьёз их житие. Да какая же там влюблённость?! Они вместе спасаются, акафисты читают. Об их супружеской любви друг ко другу в Житии просто нет НИ СЛОВА! Они «любили чистоту и целомудрие», но не друг друга. Подчеркнутое житийное напоминание о том, что и в браке они жили целомудренно, отсутствие каких бы то ни было упоминаний об их детях склоняет к мысли, что брак их был «белым»… Есть еще фольклорная повесть о Петре и Февронии — там побольше влюблённости, но всё равно мало.
Конечно, влюблялись православные люди и во II веке, и в Х-м, и в XVI-ом. Но это оставалось где-то за гранью церковного учения и контроля. И поэтому я не могу предложить вам готовую цитату: «Св. Иоанн Златоуст о влюблённости сказал, что влюбленный юноша должен признаваться девушке в своих чувствах вот так, а девушка, согласно Типикону, должна ему отвечать следующее». Нет такого в Типиконе.
В контексте Вашего вопроса это означает прежде всего, что отношение девушки к любящему ее юноше как к брату не является каноническим препятствием к их браку.
Может ли храм быть без бабушек?
— Как объяснять неверующим одноклассникам, почему мы ходим в церковь?
— Когда меня начинают спрашивать, где твой Бог, кто вашего Бога видел и т. д., я говорю: так, ребятки, быстро внимательно посмотрели на меня. Что вы сейчас видите?
Они начинают шушукаться: «Вас видим».
Я говорю: ничего подобного, меня вы не видите. Сейчас вы видите только частички моего будущего трупа. Что удивляетесь? Вы можете видеть только мой эпителий — верхний слой моих кожных покровов. Откройте любой учебник анатомии, и вы там прочитаете, что этот слой кожи мёртв. Я со временем весь такой буду. Так что пока вы имеете сомнительное удовольствие созерцать частички моего будущего трупа, но при этом вы отчего-то фанатично верите, что за этим трупом еще что-то есть. Так вот вы меня не видите, но верите, что я существую. Точно также мы не видим самое главное в нашей жизни. Не видим друг друга, не видим себя, не видим Бога. И, однако, ради этих незримых реалий мы и живем и действуем. Вот ради незримого Бога мы и идем в видимый храм. Мы Его и там не увидим. Но, может быть, Он проявит Себя в шевелении того, что есть под нашей кожей — в душе. Душа хочет этого прикосновения и идет просить именно о нем[309].
— Что такое для Вас православная молодежь?
— Я не встречался с нею. Я знаю конкретно Таню, Васю, Диму. Они все разные. А вот с мисс Православная Молодежь я не знаком.
А если всерьез, то, наверное, это трудно — быть православным и молодым. Потому что это значит — идти против двойного течения.
Быть православным — значит идти против моды своей светской компании. А чтобы быть молодёжью на приходе, нужно идти против приходских суеверий. В одном случае господствующее течение антиправославное, в другом — антимолодежное.
У нас на приходах в основном господствует психология бабушек. А ведь у каждого возраста своё переживание веры. Своё переживание у младенцев, которые Боженьку целуют. Своё переживание у детей, своё у подростков, у взрослых и стариков. Но поскольку в наших храмах больше стариков, их переживание Православия оказывается единственным, нормативным, навязываемым, а потому — калечащим молодых людей.
Так что православной молодёжью быть сложно.
— На какие группы Вы условно делите молодых?
— Ни на какие. Свое общество я молодежи не навязываю. Они сами ко мне приходят. И та молодежь, с которой я общаюсь, довольно своеобразна. Я думаю, что это лучшие люди. У тех, кого я вижу, добрые лица. Мы живем в парадоксальной стране, где старики — безбожники, а молодежь — религиозна. Я, всюду хожу в облачении священнослужителя, и не было случая, чтобы даже спьяну какой-то подросток или юноша меня бы обругал. А вот старики — ветераны КПСС — бывает, и с палками набрасываются.
— Почему Вы работаете в основном с подростками?
— Ну, не с подростками, а со студентами. Просто потому, что это моя профессия: я университетский преподаватель.
И еще потому, что у них еще есть радость от встречи с новым. Когда на твоих глазах разбиваются твои былые стереотипы — можно реагировать по разному. Раздраженно-озабоченно (это «взрослая» реакция). А можно — радостно: потолок-то, оказывается, был фальшивый, навесной. А там, выше — не чердак, а купол! Студенты (не все, но все же многие, и именно студенты настоящих университетов, а не тех ПТУ, которые сами себя возвели в ранг Университета) еще способны испытывать радость открытия.
— В чем смысл миссионерства вообще и Вашего в частности?
— Первый смысл миссионерства — это нарушить покой человека. Бросить камень в трясину, чтобы ряска хоть чуть-чуть разошлась. Обеспокоить, чтобы душа зашевелилась. Знак вопроса чтоб нарисовался хотя бы.
Второе — разрушить карикатурные представления о Православии.
Эти карикатуры, эти мифы о Православии, могут быть и церковного происхождения… Пару лет назад архиепископ Херсонский Ионафан рассказывал мне одну историю. Сидим мы вечером, беседуем, чай пьем, и он говорит: «Я знаю, что молодые монахи порой мечтают о епискрпстве… Но если бы они знали, чем только не приходится заниматься епископу!» Достает папочку — смотри. На днях получил донос: прихожане жалуются на своего настоятеля, обвиняют батюшку в самом жутком грехе, какой только может быть… Пишут, что их батюшка душу в рай не пустил. Создали комиссию, послали разбираться. Выяснилось, что на этом приходе до той поры служил священник с Западной Украины и с довольно ремесленным отношением к своему делу. При нем там сформировалась такая традиция: после отпевания покойника выносят из храма, ставят в церковном дворе, запирают ворота, ведущие с территории храма на улицу, выносят стакан с водкой, и батюшка должен эту водку выпить, а затем бросить стакан в железные ворота со словами: «Эх, понеслась душа в рай!». После этого ворота распахиваются и гроб уносят на кладбище. А новый батюшка, молодой, после семинарии, шибко грамотный оказался — и не стал это делать. Прихожане обиделись и написали донос…
