толком ничего не запомнил: отчего-то в памяти всплывало то, как от Церкви отлучали Вивьена прямо перед казнью. Что ж, если это и было проклятьем, то для Господа оно, похоже, ничего не значило – Лоран верил, что действительно видел, как в свете солнца душа Вивьена в виде ангела явилась, чтобы увести Элизу на Небеса.
Перед отъездом Лоран попросил архиепископа забрать с собой несколько книг. Все они были тщательно досмотрены и, несмотря на зубовный скрежет, де Борд удовлетворил этой просьбе. Лоран внутренне торжествовал: де Борд особое внимание уделил книгам, но не стал обыскивать бывшего епископа на предмет по-настоящему важной вещи, которую тот припрятал.
Экипаж тронулся с рассветом.
Неспешная дорога тянулась вдаль, унылый зимний пейзаж навевал серую тоску, и Лоран позволил себе придаться ей. Он вспоминал рассказ Элизы. Вспоминал, какая судьба постигла Вивьена и Ренара. Вспоминал, как нанял Анселя Асье для обучения своих подопечных. Вспоминал людей в Кантелё и мертвого графа Гийома. Вспоминал Рени, с благодарностью принявшую яд из его рук.
«Господи», – думал он, – «я совершил множество ошибок. Но, Ты мне свидетель, я не желал творить зло и не хотел, чтобы умирало столько хороших людей».
Он тяжело вздохнул и скользнул в рукав сутаны, под которым привязал к руке бархатный мешочек. Он снял его, вытряхнул на ладонь небольшой пузырек и с тоской поглядел на него.
«Самоубийство – грех против Божьей воли», – горько усмехнулся Лоран. Он задумался, верил ли в это по-настоящему хоть когда-нибудь. Недаром ведь он хранил у себя запас пузырьков с ядом, думая, что один из них припасет для себя. Уйдет из жизни тем же путем, что и Жан де Намюр.
Он понимал, что если он смирится с приговором д’Алансона, то встретит забвение при жизни. Вечное заточение в стенах монастыря, после которого наступит смерть, а дальше за грехи его ждет ад.
«Вечные муки, с какой стороны ни посмотри», – подумал он. – «В моих силах сократить лишь земные. Элиза сделала это, не задумываясь. Но она верила, что переродится».
Сейчас Лоран жалел, что не может решиться на смертельный глоток так же смело, как это сделала лесная язычница. Он горько усмехнулся, глядя на пузырек в своих руках. Вспомнил свое видение на поляне возле дома Элизы, и оно отчего-то придало ему сил.
«Вивьен выдержал жесточайшие пытки, но не выдал свою возлюбленную. Элиза сама пришла в инквизицию, не желая жить после потери любимых», – подумал Лоран, и слезы ожгли ему глаза. – «А мне? Что мне терять? Ничего. Тогда отчего это так страшит?»
Ему и впрямь нечего было терять. До приезда де Борда он думал отправить письмо Марго.
«Моя дорогая кузина!
Много лет прошло с того момента, как я видел вас в последний раз. Все эти годы я пытался идти по праведному пути, но, Бог свидетель, получилось у меня скверно.
А впрочем… ты просила не называть тебя так, посему позволь переписать!
Марго.
Моя дорогая, любимая Марго! Знала ли ты все эти годы, что половина моего сердца так и осталась в твоей власти? Возможно, твоя любовь ко мне давно отравлена ненавистью, но я хочу, чтобы ты знала: в своем изгнании, куда меня отправят в скором времени, я буду хранить память о тебе до конца своих дней. Ибо ты – единственное светлое, что сохранилось в моей жизни.
Твой
Кантильен»
Лоран сжег это послание, как только получил ответ де Борда.
Марго не желает знать его. Она отреклась от него, как и весь мир.
Экипаж проезжал мимо деревни, и Лоран услышал в отдалении детский смех. Он поискал детей глазами и заметил мальчика и девочку, играющих с собакой неподалеку от дома. В этот унылый серый день они лучились счастьем.
«Вряд ли Элиза была права, считая, что смерть – это лишь дверь в новую жизнь. Но в том, что жизнь не останавливается, она однозначно не ошиблась». – Лоран смотрел на мальчика и девочку, пока они не исчезли из его поля зрения. Мальчик был черноволосым, а девочка белокурой. Лорану вновь вспомнилось его видение на поляне, и он сморгнул слезы, вспоминая, с какой нежностью полупрозрачная фигура Вивьена – а он был уверен, что это не мог быть никто другой – увлекала за собой душу Элизы.
«Они ведь любили друг друга, как дети», – подумал он, вспоминая и те теплые чувства, которые до сих пор тлели в его душе к Марго. – «Искренне, чисто и беззаветно».
Он не знал, почему это осознание вдруг избавило его от всякого страха. Тревоги больше не было. Не было ничего – только пустота, которая принесла за собой столь желанный покой.
«Как же я устал», – подумал Лоран, отчего-то уловив в собственном мысленном голосе тень благодарности.
Он опустил глаза на пузырек в своей руке и сомкнул ладонь, сжимая яд.
Он уже знал, какое решение примет.
1
Из апокрифа «Interrogatio Johannis».
Вернуться
2
Резюме, справочник, конспект, краткое руководство (лат.)
Вернуться
3
Антиклерикальное движение, зародившееся на Балканах и существовавшее в X-XV веках. Согласно историческим источникам, богомильское движение и его философия оказали большое влияние на французских катаров.
Вернуться
4
ИН. 13: 21-28
Вернуться
5
МФ. 2: 1-2
Вернуться
6
МФ. 2: 11
Вернуться
7
Известный в конце XIII – начале XVI вв. ересиарх, возглавивший секту «апостольских братьев» (апостоликов). Выступал во главе народного движения, направленного против недостатков обогатившейся католической церкви. Действовал на территории современных итальянских провинций Новара и Верчелли. Казнен на костре в 1307 г.
Вернуться
8
В период Эдвардианской войны (1337-1360 гг) в Англии по указам короля Эдуарда произошел ряд реформ, в том числе касавшихся языка. Во времена короля Эдуарда аристократы начали понемногу обучать детей английскому языку, хотя до этого со времен битвы при Гастингсе (1066 г.) основным языком Англии был французский (или англо-норманнский). Перед заключением мира в Бретиньи (1360 г.), многие солдаты английской армии предпочитали французскому родной язык. Встречалось среди них множество тех, кто и вовсе не говорил по-французски.
Вернуться
9
Церковь не пятнает себя кровью (лат.)
Вернуться
10
Кто делает что-то чужими руками, делает это сам (лат.)
Вернуться
11
31 октября – 1 ноября. В кельтских и неоязыческих традициях на эти даты приходится Самайн, а накануне Дня Всех Святых празднуют Хеллоуин.
Вернуться
12
В XIV веке воздевание взгляда к небу считалось жестом, возносящим благодарение Богу. Он трактовался не как жест отчаяния, а
