приближался к другой компьютерной системе бронирования - системе, контролируемой руководителем, который нуждался в Лоренцо так же сильно, как и Лоренцо в нем.
Фрэнк Борман был вне себя от боли и разочарования. Всю свою взрослую жизнь он действовал в рамках командной цепочки, причем большую ее часть занимал сам или почти сам. Но командная структура Eastern Air Lines внезапно была перевернута. Теперь все контролировали рабочие, словно "обезьяны , управляющие зоопарком", думал он.
Неудачи полковника коренились в 32-процентном соглашении, которое он присудил машинистам, чтобы удержать Чарли Брайана от руководства забастовкой. Банкиры Eastern, не видя в ситуации никакой иронии, были настолько возмущены капитуляцией Бормана, что еще больше ограничили его кредитные линии, хотя именно их отказ выдать наличные по этим самым кредитным линиям и стал причиной того, что Борман уступил. Сочетание растущих расходов и ужесточающегося кредитования привело Eastern к настоящему кризису денежных потоков.
Борман оказался в эпицентре этой драмы в тот день, когда Фрэнк Лоренцо объявил Continental банкротом по главе 11. Уже через несколько часов Борман находился в видеостудии в штаб-квартире компании в Майами, глядя в объектив и мрачно требуя немедленного сокращения заработной платы на 15 %. Без них, предупреждал он, Eastern вполне может подать заявление о банкротстве, " à la Continental", или вообще ликвидироваться, "à la Braniff". Руководители Eastern разошлись по системе, распространяя видеозапись угрозы банкротства, сделанную Борманом.
После того как об этом стало известно прессе, угроза банкротства не столько запугала сотрудников Eastern, сколько напугала ее клиентов. Заявление Continental о банкротстве в соответствии с главой 11, как и банкротство Braniff, обожгло тысячи пассажиров, турагентов и туроператоров. Никто не хотел быть третьей сигаретой на спичке. Практически за одну ночь пассажиры Eastern выкупили индивидуальные билеты на сумму около 2 миллионов долларов. Круизные линии, базирующиеся в Майами и предоставляющие своим клиентам авиабилеты, отказались от Eastern. Угрожая банкротством, Борман лишь усугубил кризис денежных потоков. В центре "Истерн" в Атланте машинисты наняли авиаписца, который вывесил в воздухе надпись "Фрэнк Борман, уходите в отставку" - возможно, не такую грозную, как "Сдавайтесь, Дороти", но все же поразительную.
В этом раунде BOHICA - "Наклонись, вот опять" - профсоюзы были в лучшем положении, чем когда-либо, чтобы потребовать что-то в обмен на свои уступки. Рэнди Барбер, который однажды присоединился к группе французских профсоюзных активистов, захвативших контроль над часовой фабрикой, помог организовать необычайно широкий спектр уступок со стороны компании. Сотрудники Eastern получили акции Eastern Air Lines, эквивалентные 25 процентам акционерного капитала компании. Их профсоюзы получили полный доступ к внутренним финансовым отчетам компании в любое время, когда они пожелают их изучить. Бюджеты, разрешения на расходование средств, планирование парка самолетов - вьюга конфиденциальных бумаг, которая проносится через все крупные корпорации, - все это теперь проходило через руки Чарли Брайана, его коллег из других профсоюзов, а также всех их помощников, приспешников, советников и прихлебателей.
Вдобавок ко всему профсоюзы получили три места в совете директоров Eastern Air Lines, что стало для Чарли Брайана исполнением мечты. Вместе с ним в совет вошли Роберт В. Каллаган, президент профсоюза бортпроводников Eastern, и сторонний юрист, представляющий интересы пилотов.
Борман согласился на эти необычные уступки с энтузиазмом заключенного, направляющегося на электрический стул; он сдался не только под давлением профсоюзов, но и по совету некоторых своих помощников. Они советовали ему что-то сделать, чтобы разорвать порочный круг недоверия и конфронтации, ставший образом жизни в Eastern Air Lines. Слишком много было близких столкновений, слишком много блефов, слишком много попыток обанкротиться. Некоторые члены совета директоров также рассматривали уступки компании как возможность научить Чарли Брайана уму-разуму, внушить ему всю серьезность проблем Eastern и огромную ответственность за управление деликатными делами компании. Питер О. Крисп, представлявший в совете директоров интересы Рокфеллеров, не преминул подлизаться к Брайану. Джон Т. "Джек" Фэллон, бостонский риелтор, брал Брайана на футбольные матчи и рассказывал истории о своих хороших друзьях, Кеннеди, которыми Брайан так восхищался. Позже Брайан признавался, что ему было приятно такое внимание.
В новой атмосфере всеобщего участия была разработана программа для сотрудников по выявлению идей экономии. Отдельные работники были назначены в операционные комитеты. Табели учета рабочего времени были разорваны. Сотрудники стали прилагать дополнительные усилия - например, доставлять пассажирам по пути домой забытый багаж. И внезапно Eastern Air Lines, это горнило ненависти между рабочими и руководством, стало предметом всеобщего обожания. Консультанты, журналисты и ученые обрушились на компанию. Журнал Washington Monthly назвал ее " крупнейшим экспериментом по сотрудничеству между работниками и руководством в американской истории". Один из консультантов Eastern сообщил The New York Times, что "Eastern имеет самую обширную систему участия сотрудников в работе любой американской корпорации на сегодняшний день". Исследовательская группа из Гарварда выиграла контракт с Министерством транспорта, чтобы определить, как Eastern может послужить моделью для других компаний. И Чарли Брайан больше не был просто лидером рабочих. Теперь он был государственным деятелем, ярким примером сотрудничества профсоюзов и руководства. Он отправился в турне, выступая с речами о кодетерминации.
Eastern пыталась извлечь небольшое маркетинговое преимущество из своего нового "партнерства" с организованным трудом. Борман снова появился в телевизионной рекламе Eastern в окружении механиков, стюардесс и пилотов. "Кто может обслужить вас лучше, чем владельцы?" - спрашивал он. Eastern превозносила себя как первую в Америке авиакомпанию, принадлежащую работникам (что заставило Херба Келлехера из Southwest Airlines написать Борману укоризненное письмо. "Вы отстали на 10 лет", - сказал Келлехер).
Но пока Борман внешне заявлял, что "война окончена", внутри он умирал. Теплый и пушистый образ был храбрым лицом, предназначенным исключительно для публичного потребления. В частном порядке он считал все участие профсоюза таким уж "дерьмом". Борман сокрушался при каждой новой похвале в прессе. Если и существовал вновь рожденный командный дух, то в основном в одном месте - Канзас-Сити, недавно созданном центре, через который Борман снова пытался пробиться на трансконтинентальный рынок. Правда, там установилась впечатляющая гармония, но она была далеко не типичной. Канзас-Сити был совершенно новым предприятием с множеством только что нанятых сотрудников. Здесь не было толп озлобленных менеджеров среднего звена и убежденных профсоюзных активистов.
Руководство компании не замечало чудовища, которое оно создавало: группа сотрудников и, в частности, профсоюзный лидер, которых называли образцами участия работников в жизни компании, в то время как на самом деле никакого участия не было. Все, что получили профсоюзы, - это доступ к конфиденциальным внутренним документам Eastern и три из шестнадцати голосов в совете директоров, что с тем же успехом можно было
