раскаты перепутать было невозможно.
– Зинаида Матвеевна, как я рад – и Макс полез обниматься.
– Весьма ветреный молодой человек, – ты не находишь Лёля? – улыбнулся Модест Карлович.
– Вот увидите, как он изменится, когда приедет его жена, – привет Макс – и Стас весьма ощутимо хлопнул его по плечу.
Окончательно все собрались только к девяти, задерживался только Воронцов. К моменту его появления даже Гасанов успел улыбнуться два раза.
Взъерошенный Аниськин ворвался в SKOPIN в начале одиннадцатого и с порога стал извинятся, но Зинаида Матвеевна загородив его внушительным бюстом дала перевести дух и наскоро поесть.
– Геннадий Викторович, ну ей Богу, сил нет терпеть!
– Макс, ты как всегда, дай выдохнуть, ждешь всего-то полчаса – вступился за Воронцова Миша.
– Ничего подобного, мы все ждем с весны. Уже достало питаться слухами. Я лично столько гипотез выдвинул, что сам запутался.
– Не поделишься? – ухмыльнулся Воронцов – даже любопытно.
– Ни за что! Хочется, наконец, послушать профессионала, но обещаю признаться, если Вы угадаете.
– Максим Геннадьевич, на секунду уменьшите напор, а то придется заняться Вашим воспитанием, – сказал Гасанов шутя, но этого оказалось достаточно.
– Да, я собственно все, готов, даже рюмку успел замахнуть, – сказал Воронцов. – Как Вы помните, все началось с убийства Сафроновой. Продолжилось падением Демина, нападением на Алину Витальевну и Ольгу Леонидовну. Поначалу не очень понятна была связь всех этих событий и их смысл. Мы долго топтались на месте, пока я не съездил в Москву, а Шамиль Наимович не поделился некоторыми Вашими строительными секретами. У Сафроновой и Проскурякова оказалось общее прошлое. Их связывала мать Проскурякова, у которой Татьяна Варламовна выпила всю кровь. Проскурякова покончила жизнь самоубийством, а Костя ничего не смог доказать.
– Интересно, а как бы он это доказал, если его мать увезли с сердечным приступом с работы? – Стас недоверчиво посмотрел на Воронцова.
– Он знал, что у его матери больное сердце – врожденный порок. Когда ему отдали ее вещи и он нашел пузырек с Лизиноприлом он просто не поверил своим глазам, думал даже вернуть, а потом вспомнил про ее сообщение и догадался о чем она ему пыталась написать.
– Но Вы же сами нам рассказали, что там была только одна фраза: «Я так больше не могу» – вспомнил Стас.
– Да, но она не поставила точку.
– Подумаешь, сейчас так никто и не делает.
– Максим, не путай – это Вы так не делаете, а люди чуть постарше пишут, даже в ватсапе по всем правилам русского языка. Моя вот мама, смайлики называет улыбающимися колобками, понятно?
– Жуть – ахнул Макс.
– Короче, я думаю, что она не успела закончить, ее прихватило слишком резко. Скорее всего, ей хотелось даже не проучить эту даму, не что-то ей доказать, а попытаться остановить, что – ли, она думала, что будет скандал… Воронцов замолчал и с трудом продолжил. – Понимаете, Костина мама не была эксцентричной, да и редко кто расстается с жизнью вот так – напоказ, хотя я могу и ошибаться и это было просто спонтанным решением – не знаю. В любом случае, ничего не вышло – скорая приехала вовремя, Сафронова избежала позора и только Костя безуспешно пытался что-то доказать.
– А почему в больнице ничего не сказали, почему в заключении, уж не знаю, как правильно, стоит – естественная смерть? – Макс задал вопрос, который у всех вертелся на языке.
– Потому, что у нее действительно было больное сердце, потому, что пузырек остался на столе, а Костя стал разбирать вещи только после похорон. Да и не в этом дело – некому было давить, некому хлопотать, никто не мог пугать связями, потому что их тоже не было. Был сам Костя, а он был никем. Просто слегка свихнувшийся от горя парень, который невесть что несет, да и припозднился он с выводами.
– Я не понял, – произнес Гасанов, – что значит припозднился?
– Он чувствовал, что дело нечисто, но жена убедила – самоубийц же по православным обычаям в церкви не отпевают и он почти сдался.
– А потом почему стал так бегать? – спросил Стас.
– Да потому, что одна девчонка решила, что так не честно, что мать его на том свете в гробу переворачивается и еще потому, что у него был друг, Игорь, который сказал, что поможет, что трое – это уже сила. Только оказалось, что для Москвы они не сила, а так – пыль под ногами, без денег – они были никем. Их быстро уволили и история закончилась.
– А я бы все равно остался и добился бы своего – Макс набычился и смотрел на Воронцова, как на врага.
– Максим, ты ничего бы не добился, я тебе как бывший следователь говорю. Ровным счетом ничего, уж поверь – Гасанов посмотрел на него и протянув руку накрыл его ладонь своей рукой. – Причинно-следственную связь установить было бы невозможно, ну кто, как ты думаешь, пошел бы давать показания против Сафроновой? Ее бедные подчиненные? Разумеется, все знали, что происходит, но кроме влюбленной девчонки и товарища, у Проскурякова никого не было, а для толкового адвоката – это просто ерунда, а не противники, даже если предположить, что удалось бы доказать сам факт самоубийства.
Весь стол притих и официанты в недоумении обходили их стороной – вроде начинали за здравие, а заканчивают заупокой. Ловят каждое слово взлохмаченного деревенского мужика и с каждым кивком всё больше и больше мрачнеют. Надо охрану подтянуть, неровен час – учудят чего.
– Верно, Шамиль Наимович, мы уж и так и этак с Кудряшовым прикидывали – только бестолку. Ну да чё там – Воронцов пожал плечами и выпил еще рюмку. Зинаида Матвеевна незаметно положила руку на грудь, а Миша спустя секунду достал из ее сумочки таблетку и велел положить под язык.
– Так это Проскуряков, надеюсь, убил Сафронову? – сжав зубы, спросил Макс.
– Ну конечно. Вопрос был только один – аффект, или хладнокровное убийство, как думаешь юный следопыт? – и Воронцов внимательно посмотрел на Макса.
– Аффект, само собой.
– Ишь, ты, какой шустрый, а спланированное присутствие Андреевой – как с этим быть?
– Не знаю, но всему должно быть объяснение.
– Верно, только какое? Спонтанность ну никак не вяжется с ложным вызовом Алины Витальевны в Камелот. Это меня и смущало.
– Так почему Вы решили, что убийство не было заранее продумано? – спросил Михаил, – какая разница сколько раз ударили ножом, это ведь ни о чем не говорит.
– На самом деле говорит, еще как. И сила, и точность, и количество ударов, да и нож – не шибко профессионально, но дело не в
