предчувствие смерти. Тагир дернулся.
Лунев с трудом встал на четвереньки, сгреб автомат, поднял его. Но добивать врага было не нужно — глаза Тагира закатились. Он умирал.
С минуту Лунев простоял на четвереньках, прокашливаясь. Он думал, что Тагир раздавил ему шею. Но ничего — вроде порядок, жить можно. Устало сел на землю. Осмотрел автомат. Снял крышку, вытащил затвор, встряхнул, вернул обратно. Автомат работал.
— Э, Тагир, — послышался крик.
Среди зелени мелькнули фигуры.
— На! — Лунев лупанул по ним длинной очередью. Автомат выплюнул последнюю гильзу и замолк. Руки тряслись, в глазах еще двоилось, поэтому очередь ушла вверх.
Лунев перекатился за камни, дернул на себя сумку, полную снаряженных магазинов.
Из зарослей что-то крикнули по-чеченски. Очередь врезала по камням правее старшего лейтенанта. И тут же из зарослей в его сторону рванули двое. Тут уж Лунев бил наверняка, и срезал одного.
Сзади был, склон. По нему и покатился танкист, не дожидаясь дальнейшего развития событий…
— Ай, Тагир… Ай, братишка, — худой золотозубый горец стоял на коленях, раскачивался из стороны в сторону, приподняв голову убитого. — Убью, русский шайтан! Достану и убью!
— Ты его найди, — произнёс двухметровый усатый украинец:
— Найду и убью…
— Пока он двоих наших убил. Шустрый…
Найти и убить беглеца они так и не смогли. Собаки потеряли след. Прочесывание ничего не дало. Поиски с помощью вертолета тоже. Оставалась надежда, что местное население, запуганное, наученное горьким опытом, не даст «гяуру» пристанища. Но тот, похоже, и не просил этого пристанища. Он будто растворился в горах.
— Ну, что делать будем? — тяжело спросил украинец золотозубого. — Охотники, да? Джигиты, да? Как расхлебывать все это?!
— Хозяину сказать..
— А ты легче способа покончить с жизнью не нашел? Кто придумал на подопечных охотиться? Кто этим занимался? Башки нам не сносить.
— Я никого не боюсь! — гордо распрямил плечи золотозубый.
— Значит, умрешь без страха.
— Зачем так говорить, да?
— Потому что так и есть, да, — передразнил его украинец. — Хозяину знать обо всем необязательно. Все равно этот гад в горах сгинул. Или сгинет.
— А если не сгинет?
— Не сгинет — кто ему поверит? А поверят — никто сюда не придет. Суверенная страна. Никакой клятый москаль сюда носа не сунет. Помоги нам Аллах…
— Аллах велик, — скривился украинец.
— Наша страна вступила в Европейский совет, — вещал благообразный бородач, напросившийся на прием. — И вместе с тем здесь, в этой стране, государство убивает людей. Как такое возможно?
— Я полностью согласен с вами, — кивнул Резников, разглядывая представителя международного благотворительного фонда «Голубь» — именно об этом фонде на вечеринке говорил вице-премьер. — Нельзя же тяжелой ситуацией с преступностью оправдывать подобные убийства, — продолжал вещать бородач. — Вот взять, например, Рауля Брызова. Средства массовой информации еще до приговора уже расстреляли его. Разве такое возможно в цивилизованном обществе? Пусть семь убийств. Пусть среди жертв — дети. Это нисколько не умаляет жестокости общества к своим гражданам.
— Несомненно, — соглашался Резников, удивляясь, насколько бойко вещает гость в стиле самого председателя Комитета по помилованиям. Добрым жестом надо бы начать новую кампанию по проявлению милосердия… Ну, с того же Брызова. Показать, что еще есть милосердие в обществе. Даже к таким заблудшим душам. Возможно…
— Я, кстати, поклонник вашего таланта.
Правда? — приободрился Резников.
— Да. Ваша книга об угнетении монголов… Сильно сделано!
— Татар, а не монголов.
— Ах, оговорился.
Впрочем, Резникову и так было ясно, что книгу об угнетении татар бородач не читал.
— Говорят, вы заканчиваете свое новое произведение. Я знаком с влиятельными западными издателями, которые всегда готовы напечатать ваши книги.
— Не они первые, — снисходительно кивнул Резников, внутренне подбираясь, как голодный пес, проходящий мимо ресторанной кухни. — Хотя, если предложения интересные, я готов обсудить.
— Восемь тысяч долларов задаток. Переведут на указанный вами счет. — А издательский договор? Условия?
— Договор потом. Подумайте. И насчет доброго жеста по отношению Брызову подумайте.
— Подумаю.
Все понятно. Что ж, не в первый раз. Спровадив посетителя, Резников открыл толстую папку с материалами, назначенными на рассмотрение в конце недели.
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
Утром Резников собирался на заседание комитета.
— Папка на работу идет, — Светочка, восемнадцатилетняя дочь писателя, расправила на его груди знаменитый свитер.
— Дела государственные… — улыбнулся он.
— Папка у нас умный, — Светочка поцеловала его в щеку.
— Если после института задержишься — позвони. Мать вон волнуется постоянно, если тебя долго нет.
— Обязательно, — Света поцеловала отца в другую щеку, он взял кожаную папку и отправился к лифту.
Поворачивая ключ зажигания, подумал, какая же все суета и тлен. Главное — семья. Света. Надо отправить ее учиться куда-нибудь в Англию. В этой проклятой стране жить стало опасно. Только еще бы деньжат немного подзаработать. Вон у вице-премьера Чекалина и жена, и дети давно в Англии и в Штатах. Правда, у него возможности иные.
Комиссия заседала в здании на Старой площади. В этом кабинете некогда хозяйствовал завотделом по связям с братскими коммунистическими движениями. Волна преобразований вымела его отсюда и швырнула в кресло министра по делам труда.
Члены комитета — недисциплинированная публика, которую обычно трудно было держать в каких-то рамках, на заседания являлись четко и вовремя. Видимо, причина крылась не только в желании поучаствовать в государственных делах и повершить судьбами…
Десять человек собрались в комнате отдыха. По установленной привычке начиналось все с небольшого чаевничанья. Когда отыскивался повод, то могли и смазать немного выпивкой. Поговорят, обсудят дела на политическом и литературном фронте (семеро из десяти имели отношение к печатному слову), а потом перейдут в зал заседаний. И там займутся работой.
Перед заседанием Резникову предстояло переговорить с несколькими людьми. Первым он отвел в сторону попа-правозащитника, отлученного от церкви за кражи. Одно время его еще привлекали по интересной статье — за мужеложство, и после этого он преисполнился ненависти к любому государству вообще. Внешне он весьма походил на Вельзевула — с острой бороденкой и злыми колючими глазами.
Поп-расстрига понимал все с полуслова. Пригладив бороду, он кивнул:
— Что ж, угодное Богу дело.
Примерно такой же разговор состоялся у Резникова с известной поэтессой, отличавшейся необузданным и истеричным нравом. Выступая на одном из митингов в «защиту демократии», она в экстазе так рванула на себе блузку, что худые груди на забаву публике вывалились из выреза. Слова о доброй воле в связи со вступлением в Европейский совет сразу же вогнали ее в такое состояние, что она была готова проголосовать хоть за союз с самим чертом.
Со скульптором было еще проще. Как-то раз по пьяни он откровенно заявил
