Резникову: «Одно дело делаем. Помогать друг другу надо. Я хапну, ты мне поможешь решение протащить; Ты хапнещь — я тебе помогу». И действительно помогал.
С адвокатом и с писателем, отсидевшим двадцать пять лет в ГУЛАГе, было проще. Они еще ни разу не проголосовали против прошения о помиловании.
Резников посчитал голоса, кажется, дело почти сделано. Началось заседание комитета.
— Сегодня на повестке дня двести восемьдесят девять прошений о помиловании, — начал он.
Обычно число дел переваливало за три сотни. Миловали в основном всех. Разбираться как положено, не было ни времени, ни желания, да и мыслей таких ни у кого не возникало. Год назад руководитель президентской, охранки решил положить этому конец и приставил к комитету нескольких чиновников из аппарата Президента, которые предварительно отсеивали наиболее одиозных просителей. Эх, где он теперь, глава охранки? Где сама охранка? Где они — те надсмотрщики? Сгинули, будто их и не было, в пучине дворцовых интриг. А Резников и его товарищи вот они. На месте…
— Прошение особо опасного рецидивиста. Отсидел половину срока. Я — за, — представлял материалы Резников. — Восемь — за. Двое — воздержались. Принято… Костылев Дмитрий Иванович, четыре убийства…
— Магнитогорский «Джек Потрошитель»? — послышался вопрос.
— Ах эти журналисты, — усмехнулся Резников. — Сразу клеймо прилепят. Студент, молодой. Все впереди, Чистосердечное раскаяние… Принято… Родионский Виктор Игоревич, осужден за вымогательство. Без всяких оснований его называли одним из королей преступного Екатеринбурга. Женат, двое детей, отбыл треть срока… Принято… Брызов Рауль Николаевич, обвиняется в семи убийствах. Образование — высшее, кандидат биологических наук, возраст — сорок пять лет. Чистосердечное раскаяние… Думаю, можно помиловать.
— Но… — встрял народный артист, который отличался несвойственной членам комиссии строгостью к людям. — Говорят, он кровь пил.
— Большевики семьдесят лет кровь пили! — визгливо прокричала поэтесса.
— Нельзя же… — настаивал народный артист.
— Голосование…
Бумага с ходатайством о помиловании пришла на подпись Президенту, когда тот находился на очередном отдыхе — уже четвертом за год. Больной человек, с рассеянным вниманием, полагавшийся больше на советников, обычно не глядя подписывал документы. И на этот раз его подпись украсила бумагу, по которой даровалась жизнь, наверное, самому опасному убийце, когда-либо ходившему по российской земле…
В круглом зале с колоннами, с большим, красного дерева, столом, с неудобными, резными с золотом, стульями происходило нечто среднее между партийным собранием, производственным совещанием и воровским сходняком. Зал в «Летнем дворце», как прозвали это имение хозяева, был блокирован всевозможными противошпионскими средствами, и можно было быть уверенным, что ни одно слово отсюда не вылетит.
Их было трое — генерал-майор госбезопасности в отставке Роман Анатольевич Кунцевич, вице-премьер Правительства России Анатолий Васильевич Чекалин и один из самых крутых воровских авторитетов страны Юрий Викторович Кокнарев по кличке Чумной.
— У нас какие-то странности творятся в «загоне-три», — сказал Чекалин.
— Чего там азеры учудили? — прохрипел Чумной.
— Происходит сверхнормативная убыль материала., Притом материала качественного. Мы терпим убытки.
— Ладно, разберемся, — кивнул Кунцевич. — Анатолий Васильевич, как на вашем направлении?
Чекалин привычно доложил об экономическом положении «Синдиката», о вкладывании капиталов, о новых поступлениях, а также о положении на Олимпе политики.
Доходы на Европейском рынке; главным образом в Швейцарии, падают, — констатировал он. — Мы столкнулись с сильным противодействием азиатов. А в США — с латиноамериканскими криминальными структурами.
— В Европе они завалили троих моих парней и пятерых наемников. Так не годится, — пролаял Чумной. — Пора их на рога ставить. Козлы заморские!
Кунцевич поморщился. На совещаниях не принято употреблять жаргонные выражения.
— Брызов сможет изменить ситуацию? — спросил он.
— Он все может, — кивнул Чумной. — Но я бы с ним не связывался. Мы не удержим его в руках. Это все равно что держать в голых ладонях кипящую сталь.
— Сколько можно об одном и том же. Решение принято, — отрезал Кунцевич.
Чумной скривился. Хотел что-то сказать, но сдержался.
— Прошение о помиловании Брызова вчера подписано Президентом, — уведомил Чекалин.
— Теперь его к «полосатикам» на остров, — сказал Чумной. «Полосатиками» по старинке называли заключенных колоний особых режимов, некогда действительно носивших классические полосатые каторжанские одеяния. — По дороге мы его выдернем.
— Подготовка завершена?
— Да. Баксов растранжирили — тьму, — сокрушенно покачал головой Чумной.
— К чему тратить столько усилий и денег? — непонимающе спросил Чекалин. — На нас работают сотни людей. И такой сыр-бор из-за одного насильника.
— Сотни? — улыбнулся Кунцевич. — Исход наших сражений чаще зависит не от сотен, а от одного человека. Хороший агент заменит армию пехотинцев. Брызов нам нужен.
— Ох… — поморщился Чумной…
Когда Мертвяка задержали и переправили в Нижегородский изолятор предварительного заключения, его хотели поместить в двухместную камеру с главарем одной из самых безжалостных и нахальных городских рэкетирских шаек.
— Буду сидеть один, — заявил Мертвяк. — Если кого подсадите — я его просто удушу.
— Эх, Брызов, — покачал головой полковник — начальник изолятора. — Один не соскучишься?
— Нет. Мне о жизни подумать надо.
— И о смерти. Стенка тебе будет.
— А это мы еще посмотрим…
При всей перенаселенности изолятора для Мертвяка нашли-таки свободную камеру.
К следователю Мертвяка водили в специальных кандалах. Работники изолятора были наслышаны, на что он способен. Расписывался Мертвяк на протоколах, не снимая кандалов, еле двигая рукой.
— К чему это, гражданин следователь? — усмехался он, кивая на опутавшие его железяки. — Когда будет нужно, я уйду.
Он бравировал. Сам понимал, что под таким надзором без посторонней помощи ему не уйти. Но он наслаждался, ловя в глазах, жестах, голосе следователя, охранников, судьи, адвоката страх. Ох, Мертвяк знал цену страху. Он умел наслаждаться страхом людей. Он пил его, как пьют дегустаторы марочное вино. Он был не кем иным, как ВЛАСТЕЛИНОМ СТРАХА.
Суд он воспринимал как тягостную формальность. Знал-, что милосердия ему не дождаться. Хотя доказано ничтожно мало, но все равно достаточно для единственно возможного решения — исключительная мера наказания, расстрел. И слова эти прозвучали.
— Именем Российской Федерации приговорен… — торжественно произнес судья. Расстрел… В качестве дополнительного наказания лишить права на управление транспортным средством сроком на пять лет.
— Придется в рай идти пешком, — насмешливо произнес Мертвяк.
Он обвел глазами зал. Ощутил на себе ненавидящие взгляды родственников его жертв. И жадно изучающие, любопытные взоры собравшихся журналистов — они хотели уловить в нем какие-то оттенки отчаяния, обреченности, ужаса перед неизбежной смертью. Не дождутся.
Потом — камера смертников. Помещение пять на пять метров, с унитазом, кроватью, привинченными к полу столом и койкой посредине было перегорожено толстыми железными прутьями. Из угла пялился зрачок видеокамеры. Свет никогда не гас — ночью он
