– "Скорая" уже едет, – сказал Крейг, цокая каблуками по дорожке, и Гус отметил про себя: надо бы ему посоветовать разжиться туфлями на резиновой подошве или по крайней мере снять с каблуков набойки: даже на обычном патрулировании лучше ходить бесшумно. А с позвякивающим кольцом для ключей, скрипучим ремнем да болтающейся дубинкой это и так непросто.
– Зачем ты его ударил? – спросил Крейг. Раненый принял теперь сидячее положение и, покуда боль, пробиваясь сквозь винные пары, становилась все ощутимее, подвывал настойчивее и громче.
– Я-то его предупреждал, что, коли опять будет путаться с Тилли, ему несдобровать. Прошлый раз прихожу я, значит, домой пораньше и застаю их дрыхнущими в постели, и виски мое выжрато до самого донышка, и так там им вдвоем уютно, что голая Тиллина задница преспокойненько торчит себе кверху прямо над его лапами, а эта штуковина так и сидит в ее утробе, а я, значит, дотягиваюсь куда надо и вытаскиваю ее оттудова, а потом бужу его и говорю, что, коли он хоть когда еще это сделает, я уж сумею огреть его по башке, а сегодня, значит, являюсь я сюда пораньше и застаю их по новой, ну и...
– Я свое получил, Чарли, – сказал раненый. – Ты прав. Так оно и было.
Гус услышал приближающийся вой сирены «скорой помощи» и взглянул на часы. Когда они напишут рапорт, дежурство как раз закончится, и он сможет отправиться в академию и бежать, бежать, бежать...
– Ты, Чарли, не дрейфь, я тебя не засажу, – сказал раненый. – Ты же мой лучший друг. Лучше друга у меня отродясь не бывало.
– Боюсь, приятель, что Чарли все же придется прокатиться до тюряги, – сказал Крейг, помогая раненому подняться на ноги.
– Никакого заявления я не подпишу, – предупредил тот, выпрямившись, и тут же, сморщившись от боли, нежно ощупал голову.
– Не имеет значения, – сказал Гус. – Совершено преступление, и мы упрячем его в тюрьму на случай, если с тобой что неладно и ты помрешь, на нашу беду, в ближайшие несколько дней.
– Не дрейфь, Чарли, – сказал раненый. – Больно мне нужно помирать на твою беду.
– Завтра, когда будешь болтать со следователями, можешь объяснить им, что отказываешься предъявлять обвинение, – сказал Гус, и они двинулись все вместе к дороге. – Ну а сегодня твой дружок поедет в тюрягу.
Неистовая красная мигалка возвестила о приезде «скорой помощи» ничуть не хуже, чем сделала бы это уже отключенная водителем сирена. Гус посветил фонариком, указывая нужный дом, и машина подкатила к обочине. Выскочивший санитар взял раненого под руку, и водитель распахнул дверцу.
– Да ты не дрейфь, Чарли, не стану я подавать на тебя в суд, – сказал раненый. – Да и о Тилли, как умею, позабочусь, покудова ты будешь жить в тюрьме. О ней ты тоже нисколечко не беспокойся. Слышишь?
У Роя глухо застучало сердце, когда в прижатой к уху трубке раздались гудки. Дверь в отдел полиции нравов была заперта, и он знал, что по меньшей мере в течение получаса сюда не забредет никто из тех, что выйдут сегодня в ночную смену. Чтобы сэкономить на междугородном тарифе, он решил позвонить Дороти по служебному телефону. Совсем непросто вносить квартирную плату сразу в двух местах, отсылать ежемесячно Дороти алименты и при этом еще что-то выкраивать себе на жизнь. Если к тому же тебе нужно рассчитаться за купленную в рассрочку машину. Становилось все более очевидным, что очень скоро ему придется продать свой «буревестник» и пересесть в автомобиль подешевле, а ведь машина – одно из немногих удовольствий, что у него остались.
Решив, что ее нет дома, он почти обрадовался и уже собирался было повесить трубку, когда услышал вдруг ни на что не похожие нотки ни на что не похожего голоса, так часто умудрявшегося обычное приветствие превратить в вопрос.
– Алло?
– Привет, Дороти, надеюсь, не помешал?
– Это ты, Рой? Я была в душе.
– О, извини, я перезвоню.
– Не нужно. Все в порядке. Я уже надела халат. Что-нибудь случилось?
– Тот самый золотистый халат, что подарил я тебе на прошлый день рождения?
– К тому времени, Рой, мы уже разошлись. А золотистый халат ты подарил мне годом раньше, короче, на мне сейчас другой халат.
– Хм, как Бекки?
– Ты же видел ее на прошлой неделе. С тех пор она ничуть не изменилась.
– Черт возьми, Дороти, неужели нельзя хоть раз ошибиться и сказать мне доброе слово!
– Можно, Рой, только прошу тебя не заводить больше этих разговоров. Еще каких-нибудь восемьдесят девять дней, и с разводом будет все окончательно улажено. Обратно мы не вернемся.
У Роя застрял комок в горле, глаза наполнились слезами. Несколько секунд он молчал, пока не удостоверился, что ему удалось с собой совладать.
– Рой.
– Да, Дороти.
– Это бесполезно, Рой.
– О Господи, я все-таки кое-что скажу тебе, Дороти. Вернись домой.
Прошу тебя. Не надо искушать судьбу.
– Мы уж столько раз проходили через это...
– Мне ужасно одиноко.
– Такому красавцу, как ты? Златокудрому синеглазому Аполлону Рою Фелеру? Пока мы были вместе, у тебя не возникало никаких трудностей с тем, чтобы разделить с кем-нибудь свое общество.
– Бог с тобой, Дороти, это случилось лишь раз или два. Я же тебе объяснял.
– Знаю, Рой. Не в том штука. Конечно, ты был не самым неверным из мужей. Только мне уже все равно. Мне больше нет до тебя никакого дела, можешь ты это понять или нет?
– Пожалуйста, Дороти, отдай ее мне. – Он судорожно всхлипнул и тут же, словно в груди прорвало плотину, зарыдал в трубку, боязливо косясь на дверь и опасаясь, как бы кто из полицейских не вошел в нее раньше срока.
Оттого, что не может остановиться и что все это слышит Дороти, он сгорал от стыда и унижения.
– Рой, прекрати. Рой, я знаю, как ты страдаешь без Бекки.
– Отдай ее мне, Дороти, – сказал Рой, шмыгая носом и отирая лицо рукавом оранжевой спортивной рубашки в клетку, которую носил навыпуск, пряча под ней ремень, пистолет и наручники.
– Рой, я ее мать.
– Я заплачу тебе сколько угодно, Дороти. В своем завещании отец отказал мне кое-какие деньжата. Карл намекнул мне как-то, что, если я когда-нибудь изменю свое решение и войду в семейное дело, возможно, я смогу прибрать их к рукам. Я так и сделаю. Я тебе все отдам. Что только пожелаешь, Дороти...
– Я не продаю своего ребенка, Рой! Когда, черт тебя дери, ты повзрослеешь?
– Я перееду к родителям. Пока я на работе, за Бекки могла бы присматривать мама. Я уже с ней говорил. Ну пожалуйста, Дороти, ты даже представить себе не можешь, как я ее люблю. Я люблю ее больше, чем ты.
Минуту трубка молчала, и по спине Роя поползли холодные мурашки от испуга, что Дороти отключила телефон, затем она сказала:
– Может, так оно и есть, Рой. Может, ты ее и любишь по-своему. Только не думаю, чтоб ты любил ее ради нее самой. Здесь что-то другое. А то, кто ее любит больше, не имеет никакого значения. Главное, что ребенку, в особенности маленькой девочке, нужна мать...
– Но есть же моя мать...
– Будь ты проклят! Хоть бы раз в жизни заткнулся и подумал о ком-нибудь, кроме себя! Я пытаюсь втолковать тебе, что Бекки нужна мать, настоящая мать, так уж случилось, что эта мать – я. И мой адвокат, и я сама объяснили тебе, что посещать ее, и даже чаще, чем положено, – твое право. Ты можешь поступать, как тебе заблагорассудится, естественно, не выходя за рамки разумного. В этом отношении я буду очень либеральна. Не думаю, чтобы и мои требования были несправедливы. И конечно, не так уж это для тебя и трудно – заработать лишний доллар на грошовые алименты.
Рой трижды набрал полную грудь воздуха, его пронзила острая боль от собственного унижения. Этого он и опасался, потому и решил в конце концов высказать последнюю мольбу по телефону, и слава Богу, что решил. Из-за этого развода он совсем обезумел, так что теперь едва мог контролировать простейшие эмоции.
– Ты очень великодушна, Дороти, – наконец вымолвил он.
– Желаю тебе всего наилучшего, и воздай мне за это Господь!
– Благодарю тебя.
– Могу я дать тебе маленький совет, Рой? По-моему, никто тебя не знает лучше, чем я.
– Почему бы и нет? Сейчас так легко поязвить на мой счет. Посоветуй мне рухнуть замертво, и я, скорее всего, так и сделаю.
– Нет, Рой, не сделаешь. С тобой будет полный порядок. Послушай, приди в себя и поезжай куда-нибудь. Ты хватался то за одно, то за другое, пока не начал изучать криминологию. Ты говорил, что поработаешь в полиции какой-то годик, но прошло уже два с лишним, а до диплома тебе так же далеко, как до луны. Если быть полицейским – именно то, чего тебе хочется, – что ж, прекрасно. Только не думаю, что это так. По-настоящему тебе ведь это никогда не нравилось.
– По крайней мере это лучше, чем вкалывать ради куска хлеба.
– Прошу тебя, Рой, кончай дурачиться. Это последний совет, который я даю тебе бесплатно. Возьми себя в руки. Пусть даже ради этого тебе придется вернуться в отцовское дело. Ты можешь кончить куда хуже. Не думаю, что ты станешь удачливым полицейским. Тебя вечно что-то не устраивало в твоей работе, ты расстраивался из-за всякого пустяка.
