Главный врач убедила Олега Семеновича в том, что для полного выздоровления он должен каждый день стоять у трикотажной машины и думать не о Ницше, а только о том, чтобы сделать как можно больше и как можно лучше этих самых рейтуз. Олег Семенович об этом и думал. Пропади пропадом этот буржуазно-мещанский апологет Ницше и с ним все ницшеанство. Главное — дать план. А там Олег Семенович будет здоров и свободен.
Но как же дать план, если этот эксплуататор Мулерман оставил его на старой машине и обеспечивает его, Олега Семеновича, отвратительной пряжей? Это пеньковый канат, а не пряжа. Вместе с тем на других машинах, на новых, пряжа словно шелк.
О такой несправедливости Олег Семенович решил куда следует сообщить. Но куда? Конечно, в Организацию Объединенных Наций, лично господину У Тану. Пусть приедет в их мастерские и разберется. А Олег Семенович все расскажет, ему нечего бояться какого-то мелкого эксплуататора Мулермана. С ним надо бороться. Он куда опаснее Ницше!
Письмо с клубком пряжи, адресованное У Тану, попало в горздравотдел.
— Ваши мастерские, ваш больной. Разберитесь, чего он хочет.
В горздраве же на эту самую пору оказался Михаил Крапивин, молодой сотрудник райотдела ОБХСС. Крапивина привело сюда некое следовательское любопытство. Третьего дня в трамвае № 5 ехал гражданин, оказавшийся потом Торчинским С. М. У Рижского вокзала в вагон вошел контролер и стал проверять билеты. У этого самого гражданина, будущего Торчинского, билета не оказалось. Он долго шарил по карманам, но, не найдя билета там, полез в портфель. Выложил оттуда какие-то бумаги и вдруг уронил их. Бумаги рассыпались, пассажиры стали ему помогать их собирать, и тут-то обнаружилось, что среди бумаг с десяток сберкнижек.
Сообразительный контролер догадался задержать подозрительного обладателя стольких сберкнижек и доставить его в отделение милиции. И вот Крапивин решил проверить, кто же такой Торчинский, чем он занимается, как и на какие средства живет. Эти вопросы и привели его в горздрав. А тут как раз это письмо из тех же мастерских, которые возглавляет Торчинский. В горздраве сказали Крапивину:
— Ну зачем вам это письмо? Это же пишет больной человек. Вы видите, он адресует его в ООН.
— Ну, поскольку господину У Тану некогда сейчас проверять, разрешите я все-таки захвачу это письмишко и клубочек.
— Молодец! — похвалил Михаила Крапивина прокурор района. — Этот клубок может нас привести к месту преступления.
Дело в том, что у ОБХСС и районной прокуратуры уже были некоторые материалы по этой «трикотажной группе» и по магазинам, реализующим «левую» продукцию.
Решено было одновременно опломбировать мешки с товарами в мастерской и в магазинах.
Оперативная группа во главе с Михаилом Крапивиным прибыла в лечебно-трудовые мастерские перед самым торжественным собранием. Мулерману так и не суждено было получить ценный подарок.
— Что делать, — вздохнул Наум Львович, — обойдусь без подарка. Я не гордый.
— Не фиглярничайте, — нервно заговорил начальник мастерских, — в опечатанных мешках лежит товар, который не проходит ни по одному нашему документу. Кроме того, у нас лежит целая партия свитеров — это шестьсот штук. Они не опломбированы, но завтра их обнаружат. Что делать? Куда бежать?
— Вы играете сцену из комедии Аристофана, товарищ Торчинский, — как ни в чем не бывало сказал Наум Львович. — Помните, как там герой восклицал примерно то же самое: «Ах, куда мне бежать и куда не бежать?» Очень впечатляющая сцена.
— Перестаньте же, черт бы вас побрал! Что делать? Я вас спрашиваю?
— Бежать. Разве я вам не сказал? Бежать, и чем скорее, тем лучше.
— Куда? Везде найдут.
— Я не в том смысле. Бежать в водноспортивный клуб.
— Опять ваши дурацкие шутки?
— Нет. Вадим стоит на углу. Едемте.
Торчинский ничего из этого диалога не понял, но у него был один выход — подчиниться приказаниям, и он им, не рассуждая, подчинился.
И они действительно поехали в водноспортивный клуб. В маленькой каморке, заваленной веслами, сланями от байдарок, сетками от ватерпольных ворот, мячами, сидел седеющий, спортивного вида человек. Оказалось, что с Мулерманом они были знакомы.
— Нам нужно кое-что расшить, а потом опять зашить. Карета подана, — сказал Наум Львович.
— Но у меня через десять минут тренировка.
— Потренируются без вас, — сказал Мулерман, — это очень срочно. Мы вас не обидим.
Спортивный человек, которого Мулерман называл Леней, захватил свой чемоданчик, и они вернулись в мастерские. Леня посмотрел на опломбированные мешки, молча вынул из чемоданчика большую цигальскую иглу, ножницы, нож.
— Что вы хотите делать? — в ужасе закричал Торчинский. — Срывать пломбу нельзя. Это верная тюрьма.
— Успокойтесь, — отстранил его Мулерман. — Мы не такие дураки, как наш руководитель.
Леня, ловко орудуя нехитрыми инструментами, расшил мешок. Через образовавшееся отверстие вытащили модные мохеры и свитеры чистой шерсти, а вместо них натолкали те самые рейтузы, которые делал на стареньком станке свихнувшийся философ Олег Семенович Туров. Кроме того, оказалось, что у Лени на базе был в запасе другой трикотаж, вполне соответствующий ГОСТу. И он пошел в дело. Потом эти мешки с вполне безобидной продукцией были таким же образом зашиты. Пломбы остались в своем первозданном виде. Леня получил и за труды, и за резервный трикотаж.
— Что будем делать со свитерами и шарфами? — спросил Торчинский. — Спрячем?
— Прятать некуда, да и рискованно, — сказал Наум Львович. — Остается один выход — уничтожить.
— Как? Такое богатство? — побледнел Торчинский.
— Молчите! — оборвал его Мулерман. — Делайте что я говорю.
— Это уже не поможет, — упавшим голосом сказал Торчинский, — они все знают.
— Не болтайте глупостей. Что они знают?
И тут в припадке отчаянного раскаяния Торчинский поведал о случае в трамвае.
— Вы — законченный идиот, Торчинский, — подвел итог Наум Львович, — вам было жалко рубля, чтобы заплатить штраф.
— Да, но у меня же был билет, — заныл Торчинский. — Я точно помню, что я его покупал. Я еще бросил пятачок, а потом стоял и ждал, кто даст мне две копейки сдачи, Там даже были свидетели, но они почему-то за меня не заступились.
— Эх вы, миллионер задрипанный! Вам только мухоморами торговать на Зацепском рынке. Вы же на большее и не способны. Кретин! Завалить такое дело! Это же надо уметь!
В этом Мулерман был прав: дело, начатое акционерами, разрослось и было поставлено действительно на очень, казалось, прочную основу.
Для начала в полное соответствие с требованиями была приведена система учета. В лечебно-трудовых мастерских появились новые накладные строгой отчетности. Накладные двух форматов: книжечки побольше и книжечки поменьше.
Доверенное лицо — счетовод Тараканова, племянница главбуха Портнова, выписывала представителю магазина товар на накладных старого образца. А после они переписывались на бланках из книжки поменьше. Фиктивные накладные слепо подписывались заместителем начальника мастерских Святским. Начальники цехов, состоящие в акционерном обществе, имели право отпускать товар прямо из цеха, минуя склад и бухгалтерию. Таким образом, скрывались фиктивные акты раскроя.
Акционеры окружали себя проверенными людьми — или уже зарекомендовавшими себя, или родственниками.
Своим человеком был в мастерских некто Бубнов Александр Петрович, родственник Торчинского. Представляя его компаньонам, Торчинский объяснил, что Александр Петрович нигде пока не работает, но что это очень стойкий человек.
— Что значит стойкий человек? — спросил Мулерман.
— Он хорошо держал себя на следствии.
И вскоре Бубнов стал приезжать за товаром в мастерские и развозить его по торговым точкам. Этим же занимался и Вадим, личный шофер Мулермана, отсидевший в свое время за спекуляцию автомашинами и за аферы.
Подбор нужных кадров велся акционерами даже во время отдыха. Бывая в Крыму, на Кавказе или на Рижском взморье, они искали и здесь тех, с чьей помощью можно расширить и сырьевую базу, и рынок сбыта. В санатории в Сочи Мулерман познакомился с Ильей Александровичем Говорухиным. И это знакомство, как и их встреча с Поздницким, оказалось счастливым. Знакомство началось со взаимных похвал местным чебурекам, а закончилось так же — общим интересом к трикотажу. Выяснилось, что Илья Александрович руководит несколькими торговыми точками на Курском вокзале — одном из самых бойких мест в столице. А главное, что Говорухину очень недостает дефицитного трикотажа — свитеров, шарфов, кофточек.
Через знакомых трикотажников Мулерман навел справки о новом приятеле. Ему доложили:
— Имеет дачу в Мамонтовке, автомашину «Волга» шоколадного цвета. Но мечтает о черной «Волге».
— Это нам подходит, — решил Мулерман.
Трикотажные цехи организуются в других лечебных мастерских, где акционеры ставят преданных людей. В эти дочерние предприятия продается шерстяное полотно, а доход делится между всеми акционерами. Постепенно трикотажный цех Мулермана перерастает в перевалочную базу. Отсюда идет снабжение оборудованием и сырьем почти всех мастерских психоневрологических диспансеров, больниц, где вырабатывали трикотаж. Снабжение пряжей они также взяли в свои руки. В своем цехе они поддерживали железную дисциплину. «С больных надо строго спрашивать, иначе нельзя», — требовал Торчинский.
