она, – мы только что закончили читать молитву вместе с сестрой Росаурой, а теперь Кристин хочет немного привести себя в порядок. Она не знала, что вы придете.
– Как она? – спросил я.
Мать вздрогнула, будто по ее телу пробежала судорога боли.
– Думаю, дошла до такой стадии, когда слезы иссякают и появляется смирение. По крайней мере Кристин скоро выйдет отсюда, ее выпишут через два или три дня.
– Она сможет жить в Оксфорде самостоятельно? Или вы заберете ее к себе?
– Кристин не хочет возвращаться в Гилдфорд. Она твердо решила остаться, говорит, что ее ждет великий труд. Я тоже не могу к ней переехать: нужно следить за домом, за огородом. Подозреваю, что по возвращении уже встречу нашествие крыс. К счастью, здесь, в больнице, судьба послала нам этого ангела. Кристин поживет с сестрой Росаурой по крайней мере первое время, пока не привыкнет к… коляске. Чудесное совпадение: у сестры истекает срок аренды и она ищет, с кем разделить квартиру, потому что не потянет ту сумму, которую требуют за продление договора. Мы не сможем оплачивать сиделку на целый день, а меня Кристин уже не хочет видеть рядом. Сами знаете: дети вырастают, и мы, родители, теряем их.
Я кивнул, и женщина, глядя мне в лицо, взяла мою руку в свои.
– Могу я попросить, чтобы и вы о ней позаботились? Мне всегда казалось, что ей тут очень одиноко.
– Конечно, конечно! – воскликнул я.
Она черкнула на какой-то открытке новый адрес Кристин, где-то на холмах Хедингтона, а я, в свою очередь, записал на листке бумаги собственный адрес и телефон института. Она спрятала листок, словно какой-то бесценный дар, и, засмущавшись, выпустила мою руку.
– Воспользуюсь случаем, пойду куплю кое-какие вещи, которые Кристин заказала.
Она заглянула в палату и махнула мне рукой:
– Теперь вам можно войти.
Кристин сидела в постели, опираясь спиной на две огромные подушки, на нее падал мягкий, чистый свет из окна. На меня буквально обрушилась, стиснула все внутри нежданная, безмятежно блещущая красота ее лица, представшая передо мной в полуулыбке, уверенная в том, какой производит эффект. Гематомы под глазами исчезли, лицо сияло, и единственный след испытания, через которое Кристин прошла, представляло собой круглое пятно на шее, там, куда вводили зонд. Было в этой красоте нечто показное, обнаженное, она как будто провозглашала себя, заявляла о присутствии. Если раньше в своей застенчивости Кристин ее скрывала, словно неудобный, непрошеный дар, то теперь, по таинственному закону компенсации, желала подчеркнуть, и я заметил, что под тонкой рубашкой с расстегнутыми, может, с обдуманным намерением, пуговичками так же нарочито вздымалась грудь, и мимо этого двусмысленного посыла трудно было пройти. «Все это, – подумал я, – отражало, должно было отражать борьбу против нижней, «пропавшей» части ее тела, той его половины, которую скрывала простыня, и против режущей, непоправимой ноты, какую издавало инвалидное кресло, стоявшее под окном». Я снова посмотрел в глаза Кристин, словно пробуя на крепость старую связь, и мне почудилось, будто этот взгляд, гордый и печальный, говорит мне: «Вот что еще все-таки осталось во мне». Я мог бы ответить ей, не покривив душой, что мне нет ни до чего дела; вновь посмотрев ей в глаза и нащупав взглядом путеводную нить, я уже не задавался вопросом, могу ли влюбиться в нее, но скорее спрашивал себя, могу ли не влюбиться. Что-то наподобие французского беретика покрывало ей голову до самого лба, но часть ее длинных волос оставалась «на воле». Сестра Росаура стояла позади и нарочито медленно расчесывала пряди, струившиеся поверх спинки кровати, падавшие на плечи Кристин. Я впервые заглянул святоше в глаза, и внезапная антипатия, сверкнувшая в них, подсказала, что из нее может получиться грозный враг. Черты этой женщины, еще молодой, мгновенно меняли выражение, переходя от блаженной улыбки к виду суровому и воинственному. У нее была прямая осанка человека, быстро принимающего самые практичные решения, и некая сексуальность, от которой она не вовсе отрешилась, но сублимировала в избыток позитивной, жизнерадостной энергии. Я отметил, что Росаура, причесывая Кристин, нарочно медлила, обхватывала руками шею, будто желая показать мне, насколько она сблизилась с девушкой, завладев ею за это короткое время. И даже когда Кристин не вызывающим сомнений взглядом попросила оставить нас одних, Росаура украдкой бродила по палате, открывала и закрывала сумочку, делала вид, будто расправляет одежду, сложенную рядом с кроватью, пока наконец не смирилась и не направилась к двери.
– За тобой хорошо ухаживают, – произнес я, когда дверь за ней закрылась.
– Да, – простодушно ответила Кристин, – у меня возникали моменты отчаяния, а Росаура помогла принять то, что выпало на мою долю. Вижу, ты принес книги, которые я попросила у Артура, сам он, наверное, очень занят, – прошептала она то ли с пониманием, то ли с досадой.
– Полагаю, больница вызывает у него тяжелые воспоминания, но он непременно захочет к тебе зайти, когда тебя выпишут. На самом деле все беспокоятся о тебе, о том, как ты поправляешься.
– Думаю, одни меньше, другие больше, – усмехнулась она. – Я бы еще поверила, что Лора Раджио переживает, она всегда ко мне относилась как к собственной дочери, но вот другие…
– Мне так не показалось: я там был. Селдом созвал заседание, чтобы ввести их в курс дела, и уверяю тебя: все искренне сочувствовали твоей беде.
– Ввести их в курс дела… Какого дела? – спросила Кристин. – Он мне об этом ничего не говорил.
– Селдом и им не сказал ничего лишнего, – бросился я на защиту друга. – Только сообщил, что ты нашла документ. Полагаю, прежде всего он стремился выяснить, знает ли кто-то еще, что подобный документ существует. Видел ли его кто-нибудь раньше.
– Не понимаю, к чему такая спешка – или они должны были решить еще какой-то вопрос? Может, ты расскажешь мне, раз тебя приглашают на заседания: мне пришлось целый год печатать библиографические списки, пока меня допустили на первое. Но что уж тут, – вздохнула она, – не так-то легко следить за событиями с больничной койки.
– Речь шла об издании дневников. Вероятно, ты слышала о предложении…
– Да, от американского издательства. Они ни о чем другом не могли говорить.
– Леонард Хинч сумел собрать такую же сумму. Они хотели быстрее подписать договор и обсуждали, насколько изменится подход к Кэрроллу, когда появится твой документ. Все сошлись на том, что не слишком, – заключил я и замолчал, ожидая ее реакции.
Кристин едва сдерживалась. Глаза ее сверкали.
– Это мы еще посмотрим, – заявила она. – Во всяком случае больше, чем любой из них может вообразить. Если они станут продолжать, меня это даже позабавит: пусть пишут
