уже спросила. – Стерхова встала, собираясь уходить, но костюмерша ее остановила:
– А ты не спеши, попей чайку с конфетами. Скоро придет Комогорова на подбор обуви. Вот и поговоришь.
Такой расклад вполне устраивал Анну. Ей нравилось бывать в костюмерной, вдыхать этот запах детства и волшебных фантазий.
Она не успела допить чашку чая, как в дверях появилась Комогорова.
– Вы снова тут? – Она присела на табуретку и стала примерять пару туфель, которую подала Кочеткова. – Как продвигается ваше расследование?
– Хотелось бы лучше, – ответила Анна.
– Жизнь слишком непредсказуема, – заметила Альбина Борисовна и обратилась к костюмерше: – Дайте другую пару, эти мне маловаты.
Мария Егоровна забрала у нее туфли и спросила у Стерховой:
– Чего ж не расспросишь?
– О чем это вы? – заинтересовалась актриса.
– Хотелось бы знать, – начала Анна. – В те времена, когда Теплякова была жива, и в театр приходили фотографы. Помните хоть одного?
– Да вы смеетесь, деточка, – улыбнулась Комагорова. – Столько лет прошло, кто ж упомнит.
– Их было много? Или кто-то постоянный?
– Да кто на них обращал внимание? Пришел и снимает. А что до портретов: моему, что висит в фойе, лет тридцать пять. Мне нравится. Предложат пересняться – откажусь.
– Благодарю вас, Альбина Борисовна. – Прощаясь, Стерхова обняла Кочеткову. – Ну, я пойду.
Следующим местом, куда она зашла, была бутафорская, в которой царствовал Сан Саныч. Она имела замысловатую конфигурацию: комната при входе соединялась узким, заставленным шкафами, проходом с другим, более просторным помещением. Кроме этого был небольшой склад, в котором и застала Сан Саныча Стерхова.
– Оладушка… – Он, кряхтя, поднял ящик и поставил его на стеллаж. – Что-то к нам зачастила. Чайку или кофе?
Она ответила:
– Пила в костюмерной.
Они прошли в комнату с его рабочим столом и сели друг против друга.
– У меня к вам есть один вопрос, – предупредила Анна.
– Давай, говори.
– В каком году вы пришли работать в театр?
– Я же говорил в прошлый раз – в девяносто пятом. До этого работал в провинции, в Ярославле.
– В театре Федора Волкова? Бутафором?
– Единственное, что умею делать, – улыбнулся Сан Саныч. – А почему ты об этом спросила?
– Кое что надо выяснить. Но теперь совершенно ясно, что вы ничего об этом не знаете.
В это время дверь распахнулась, и в бутафорскую вплыл Николай Петрович Лаврентьев.
У Стерховой вырвалось:
– Вы?!
– А что вас удивляет? – Лаврентьев прошел к столу и положил перед Сан Санычем походную сумочку.
– Спасибо, не пригодилась.
– Не порыбачилось? – спросил бутафор, убирая сумку.
– Два дня проливных дождей с моим здоровьем непереносимы. Пришлось вернуться. Сегодня вечером играю спектакль.
– Николай Петрович, – Стерхова тронула его за рукав, – нам бы поговорить.
– Что еще вам нужно, голубушка? Желаете продолжить мои мучения?
– Это никак не касается лично вас.
– Где будем говорить? – Лаврентьев взглянул на дверь, словно вопрошая: выходим?
– Нет, пожалуй. – Анне было совестно оскорблять Сан Саныча недоверием. К тому же, проработай он в театре лет на пять больше, она бы задала ему тот же вопрос. – Когда Теплякова была еще жива, помните фотографа, который снимал ваш портрет для фойе или же работал на спектаклях и новогодних утренниках?
– Побойтесь Бога! – воскликнул Лаврентьев. – Меня никогда не интересовала обслуга. Прошло достаточно времени, чтобы всех перезабыть.
– Значит ли это, что фотографов было много, а не кто-то один?
– Я не знаю! Меня эта тема никогда не интересовала. Узнайте в администрации.
– Видите ли, Николай Петрович, есть показания свидетеля, что, по крайней мере, одного фотографа вы хорошо знали.
– Что за блеф! Снова пугаете или ловите на живца?
Стерхова с улыбкой покачала головой:
– Как вижу, вас не отпускает рыболовная тема.
– Не водите меня за нос! – прикрикнул на нее Лаврентьев. – Говорите напрямую, что там у вас есть?
– Вчера я дозвонилась до Анны Тубеншляк. Она подтвердила ваши слова.
– Вот видите, я всегда говорю правду.
– Она так же сообщила, что в момент гибели Тепляковой за кулисами вы говорили с каким-то мужчиной.
– Бред! Ни с кем я не говорил.
– Сидя в карете, она четко видела, что он стоял рядом с вами.
– Ну так пусть она вам и скажет, кто это был. Я ничего не помню!
– В том-то и дело, что Тубеншляк видела только его рукав и плечо. Но я уверена в том, что это был фотограф. Сначала он снимал новогодний утренник, а потом ваш спектакль. Я видела фотографии, которые подтверждают, что он стоял рядом с вами.
– Не помню никакого фотографа, даже если он там и был. У меня своя работа, у фотографа – своя. И пожалуйста… – Голос Леонтьева зазвучал спокойно и миролюбиво. – Давайте с этим закончим. Все, что вспомнил, я рассказал.
В машине, когда Стерхова ехала домой, она сказала самой себе:
– Фотографов-призраков я еще не ловила.
В дверь квартиры позвонили, когда не было и восьми. Стерхова заглянула в глазок и спросила:
– Кто там?
В ответ раздался усталый, глухой голос:
– Это я, Семенов.
Отперев замок, она распахнула дверь и, увидев его серое с темными глазницами лицо, испугалась:
– Что с вами, Игорь Петрович?
– Просто не выспался, всю ночь работал.
– В театре?
– Мне разрешили остаться на ночь.
Анна посторонилась, чтобы пропустить Семенова в прихожую, но он не двинулся с места.
– Я звонил по телефону, вы не ответили.
– Вероятно, была в ванной. Есть какой-нибудь результат?
Он тряхнул головой:
– Второй пункт вашего поручения выполнен. Сосредоточился на нем, поскольку в руки попалось несколько журналов учета.
– Говорите же, Игорь Петрович.
– Означенное вами платье с инвентарным номером ПД–87698 было списано второго сентября тысяча девятьсот девяносто первого года.
– Это значит, что в восемьдесят восьмом году оно вовсе еще оставалось в распоряжении костюмерного цеха?
– По-моему, это очевидно, – устало сказал Семенов.
– Попрошу с еще большим усердием искать упоминание об аренде этого платья. И хорошо бы вам выспаться, – предложила Стерхова.
– Да-да, только что хотел попросить.
– Езжайте в гостиницу, сегодня на работу не выходите.
– Благодарю, – улыбнулся Игорь Петрович. – Завтра с утра снова поеду в театр.
– Удачи!
Анна закрыла дверь и отправилась варить себе кофе, но прежде завернула в гостиную и подошла к буфету, на котором стояла фотография тетушки Руфи.
– Рада, что ты здесь ни при чем, – проговорила она и прикоснулась к фотографии пальцами. – Люблю тебя, дорогая.
Но, как только Стерхова оказалась на кухне и поставила турку на огонь, в дверь опять позвонили.
– Семенов что-нибудь забыл… – пробормотала она, выключила печку и вернулась в прихожую. Не заглядывая в глазок, открыла дверь и застыла от удивления.
На пороге стоял не кто-нибудь, а Денис Аксенов.
– Здравствуй,
