и лампа под абажуром на столике в нескольких футах от кресла. В тени, у камина, лицом к мисс Бриксгем сидел доктор Пелэм. В полумраке поблескивали его глаза. Стрелка часов прыгнула, словно подброшенная пружиной, и Пелэм подался вперед.
– Я не хочу вас мучить, мисс Бриксгем, поэтому буду задавать лишь те вопросы, которые требуют короткого ответа. Сегодня днем вы сказали полиции, что прошлой ночью видели, как ваш племянник Алан спускался по лестнице со шприцем в руке.
– Да, видела.
Голос ее звучал странно, бесцветно, словно автомат.
– Это правда, мисс Бриксгем?
– В каком-то смысле… Мне пришлось так сказать.
– Пришлось сказать? То есть на самом деле вы не видели, как ваш племянник спускался вниз?
– Нет.
– И вы не находили в нижнем ящике бюро те вещи, о которых рассказали полиции?
– Нет.
Стрелка часов дернулась. Терлейн почувствовал, как рядом с ним кто-то вздрогнул, и услышал тяжелое дыхание. Лишь теперь он понял, что доктор Пелэм прибег к гипнозу.
– В таком случае, мисс Бриксгем, я расскажу вам, что случилось, а вы поправите меня, если я ошибусь. Вам была представлена история, связная, со всеми подробностями, и было велено изложить ее полицейским сегодня, ровно в пять часов пополудни. Вы не смогли воспротивиться. Кто велел вам сделать все это? Вы скажете мне?
– Конечно. Это был…
Резко стукнула дверь, в полутьме кто-то метнулся через полосу тусклого света. Две ладони хлопнули перед лицом Изабель. Она вскрикнула.
– Вперед, Мастерс! – взревел Г. М. – Туда!
Какая-то тень метнулась через комнату – слепо, напрямик. Во вспышке света мелькнуло лицо одного из одетых в штатское полицейских, блеснули наручники. Терлейна толкнули в спину, он споткнулся о пуф и налетел на стул. Кто-то распахнул боковую дверь, и Терлейн устремился вслед за Мастерсом в переднюю комнату, через мутные от дождя окна которой просачивался свет уличных фонарей. Какая-то фигура пронеслась по комнате, столкнулась с туалетным столиком и с грохотом рухнула на пол.
– Я его взял, сэр! – донесся из темноты запыхавшийся голос. Сухо щелкнул замок наручников. – Свет, сэр! Включите свет…
Терлейн машинально пошарил по стене в поисках выключателя, на мгновение зажмурился и… Первое, что бросилось в глаза, – это застывшие на месте люди с напряженными лицами. Потом он увидел сметенный с туалетного столика и рассыпавшийся по полу туалетный набор из тридцати предметов. Мастерс и еще один полицейский подняли мужчину, пытавшегося сохранить достоинство и, несмотря на наручники, отряхнуть пыль с брюк.
– Мы позаботимся о нем, сэр, – ровным голосом произнес Мастерс. – Вы сказали, что он убийца.
Доктор Юджин Арнольд выпрямился в полный рост. На его приятном, бледном и спокойном лице застыло бесстрастное выражение.
Как случается нередко в эту пору, март подарил Лондону настоящую весеннюю ночь. Все окна в длинной мансардной комнате Г. М. на Брук-стрит были открыты. Сам Г. М., без воротничка, с чашкой скверного кофе у локтя, сидел, посасывая давно потухшую трубку в углу знававшей лучшие дни софы. Мастерс сидел рядом со стаканом пива. Напротив него, через столик, профессор Терлейн склонился над доской, заставленной картонными фигурками с номерами и названиями боевых кораблей. Часы на внушительной стопке книг показывали полчетвертого ночи.
– Атакую, – пробормотал Терлейн, выдвигая вперед субмарину. – Послушайте, вы же не хотите сказать, что он сознался?
Г. М. призвал на помощь Всевышнего.
– Поразил, – неохотно признал он, сбрасывая с доски легкий крейсер. – Сознался? Что вы имеете в виду? Кто, черт возьми? О чем вы вообще говорите?
Мастерс устало откинулся на спинку софы:
– Зачем притворяться? Как будто не знаете. Мы с доктором сидим здесь весь вечер, слушаем ваше кудахтанье (уж извините, сэр), и все потому, что хотим знать, что с Арнольдом. Мне нужна информация для полного отчета. – Он повернулся к Терлейну и мрачно произнес: – Он признался, сэр. Думал, что умирает. В противном случае затаскал бы нас по судам и, надо признаться, вполне мог бы выиграть – вопреки стараниям сэра Генри. Вообще-то, улик против него у нас даже меньше, чем тех, что он подбросил лорду Мантлингу… Но вот достал где-то жестянку и порезал себе запястья. В трудный момент сдают нервы, хотя убивал хладнокровно. Когда решил, что умирает, попросил позвать священника и коменданта и холодно, по-деловому, в своем стиле сказал, что хочет сделать заявление. Про то, что он выживет, ему, конечно, не сообщили. Теперь уж точно повесят. Между нами, если такое случится, на мою совесть его смерть тяжким камнем не ляжет. Вот так. Сэр Генри, а как…
Г. М. сдвинул в сторону доску.
– Дам вам десять минут, – с недовольным видом произнес он, – на разговоры. Вот только не хочу я об этом говорить. Нет, Мастерс, это не притворство. Я действительно не хочу об этом говорить. Само дело в список своих успехов я занести не могу. Не только потому, что запутался с замазкой, но и из-за того довольно неуклюжего трюка, который Арнольд провернул потом. Нужно было сразу взять его на заметку. К своему стыду, я этого не сделал. Вы уже поняли, что есть один факт – один-единственный, – ясно и недвусмысленно указывающий на то, что совершить оба убийства мог Арнольд и только Арнольд? Ох-хо! Смею предположить, что поняли. Но чтобы дать вам еще один шанс подумать как следует, я снова все проанализирую с самого начала.
Он заморгал, услышав донесшийся снизу раздраженный голос и тяжелую поступь поднимающегося по лестнице человека. Сэр Джордж просунул голову в комнату.
– Вот и я, – объявил он. – Вы сами сказали рано не приходить. Но что за дело? У вас в доме никого нет? Мне даже лестницу пришлось искать самому.
– Так-так, – со злорадным удовольствием произнес Мастерс. – Значит, не хотели об этом говорить, а, сэр Генри? Не вы ли устроили эти посиделки и не вы ли только и ждали сэра Джорджа, чтобы начать?
Это было тактической ошибкой. Пришлось немало постараться, чтобы успокоить и смягчить Г. М., который завопил о неблагодарности, потрясая кулаком у Мастерса перед носом. В конце концов после всех ухищрений спокойствие было восстановлено.
– Ладно, – мрачно сказал Г. М. – Я начинаю, потому что таков мой долг, но, повторяю, мне это не нравится. Хм! Ха!
Друзья мои, Юджин Арнольд – сумасшедший. Не в юридическом смысле и даже не согласно его собственным критериям. Его не признают сумасшедшим, а в условиях существующего ныне общественного порядка не назовут даже эксцентричным. Его недуг – прописная истина, разложившаяся вместе с его мозгом. У него болезнь генерала без армии и финансиста без объекта вложения. Я бы назвал это болезнью одной идеи. В его жизни все подлежало регулированию. Все делилось на две категории: здравый смысл и не-здравый. Он сам определял, что ему нужно,
