была. Просто попала под больное влияние.
От такой, как она, можно было уйти только так. Молча и без прощальных записок. Если бы я сказал ей хоть слово, Бекки бы опять заставила меня остаться. Слезы, поцелуи, ее податливое тело в моих требовательных руках. Все бы пошло по новому кругу. Впрочем, познав ее однажды в полной мере, я бы уже не смог быть с другими.
Я сижу в комнате для свиданий. Понятия не имею, зачем меня сюда привели. Мне запрещены свидания и любые контакты с прессой. Оно и к лучшему. Меня некому навещать, кроме Алекс. И я не знаю, как бы смог посмотреть ей в глаза.
Раздается сигнал, массивная дверь открывается и в комнату входит Малленс. Тот неудачник, который все не мог меня поймать. Тот с кем, я заключил сделку, условия которой не соблюдаются.
— Недолго осталось, — говорит он, усаживаясь на стул.
Недолго. Неделя до «веселой» прогулки длиною в милю. Я примирился со смертью. Я уже и так мертв без Бекки. Но вот ее все еще можно спасти.
— Вы обещали, детектив Малленс, что ей не будет предъявлено обвинений. Я подписал все и показал, где тела, но Бекки все еще светит десять лет тюремной жизни. Я хочу поговорить с агентом Джонсом.
— Я тут как раз, чтоб поговорить о дальнейшей судьбе мисс Холлоуэй. И после того как ты все подписал, она совершенно не волнует агента Джонса. Чтоб с нее сняли все обвинения, Ребекка должна отказаться от показаний.
— Против нее нет прямых улик. Да и косвенных тоже нет.
— Хочешь начистоту? Ты тянешь ее на дно, Блейк. Присяжные видят ее через призму твоей мерзости. Пока она так отчаянно ассоциирует себя с тобой, едва ли они увидят в ней жертву, коей Ребекка, по сути, и является. Они устроят ей показательную порку.
— Так сделай что-нибудь! — Как бы мне ни был поперек горла этот напыщенный, вышедший в тираж коп, я прошу его о помощи. Ради нее я готов на колени перед ним встать.
Малленс вырывает лист из своего блокнота и передает его мне вместе с ручкой.
— Напиши ей письмо и попроси отказаться от показаний. Запудрил девчонке мозги, так воспользуйся последний раз своим влиянием!
Я пишу быстро и уверенно. Я неоднократно писал такие письма в голове. Мне столько всего нужно ей сказать, а главное, объяснить, почему я так поступил.
После нашей первой ночи во мне что-то щелкнуло. В голове. И в душе тоже. Я стал как флешка, которую отформатировали. Не зря боялся приближаться к ней настолько близко. Знал, что то — моя точка невозврата.
Она переродила меня. В первое утро новой жизни я посмотрел на себя, Бекки и мир глазами новорожденного. Понял, что готов положить этому конец. Она стерла личность Душителя, изничтожила мой эгоизм и наделила силой принять правильное решение. Я хотел, чтоб любимая женщина поняла, что наш образ жизни неправилен, и она не должна чернить свою душу ради меня. Я не хотел, чтобы милая, светлая, нежная девочка поставляла мне новых жертв. Она помогла мне однажды, но это не должно было повториться. Главная битва — это та, что ведется за ее душу и счастливую жизнь. Это единственное, что важно.
— Вот, — отдаю ему письмо, которое заняло весь лист и его обратную сторону.
Бекки
Мне плевать, что будет со мной. Я бы и от встреч с адвокатом отказалась, если б могла по-другому узнать, жив ли еще Митчелл. Каждое утро я просыпаюсь и долго прислушиваюсь к себе. Я должна что-то почувствовать, когда его не станет. Я очень надеюсь, что тогда мое сердце просто разорвется и мы воссоединимся в загробном мире. Пусть это будет даже общий котел в аду. Неважно.
Я знаю, что казни иногда и на двадцать лет откладываются, но они все так хотят его крови, что постараются провернуть это побыстрее.
Я сплю целыми днями, потому что только во сне мы вместе. Когда бодрствую, мечтаю о смерти, потому что не могу больше жить в агонии.
— Когда? — спрашиваю у вошедшего в комнату для свиданий Криса.
— Я не могу вам этого сказать, вы же знаете.
Отводит глаза. Значит, скоро.
— Крис, прошу вас, скажите когда. Умоляю. — Внутри все замирает.
— В следующий понедельник, — говорит он тихо.
— Так скоро? — забываю, что надо дышать. В глазах темнеет.
— Мне жаль. Вот, он просил передать вам это.
Кладет на стол кусок бумаги, сложенный вчетверо.
— Это от Митчелла?
— Да. Он бы очень не хотел, чтоб вы портили себе жизнь.
Вижу его почерк, и на глаза тут же наворачиваются слезы. Когда Митчелл бросил меня, я решила, что отныне буду его ненавидеть. Я рылась в душе, пытаясь поймать хоть искорку ненависти. Он же оставил меня одну, ничего не объяснив. Но я не смогла. Потому что вся я — это любовь к Митчеллу. Я нужна ему, как никогда. Митчеллу, должно быть, очень страшно и одиноко сейчас.
Читаю, впитывая каждую строчку. Это частичка его. Все, что у меня осталось.
Любимая!
Скоро для меня все закончится, но я не боюсь. Я не верю в существование загробного мира, но точно знаю, что частичка меня всегда будет с тобой. Всегда.
Я не жалею ни о чем, кроме того, что сломал тебе жизнь. Ты не должна была брать на себя и сотой части моей вины. Ты заслуживаешь, только чтоб солнечные лучи согревали твое прекрасное лицо. Твое лицо. Я закрываю глаза и представляю его в мельчайших деталях. Оно такое живое, что, кажется, я могу его коснуться. Я вижу, как ты морщишь носик, когда смеешься, и как сдвигаются у переносицы брови, когда злишься. Если бы я верил в Бога, я бы молил, чтоб он сделал меня нормальным, и я мог быть с тобой, но я чудовище недостойное твоей чистоты, милосердия и преданности.
Мое тело заперто, но разум свободен,
