вам не сказал бы? — с готовностью отвечал Завен. — Истинную правду ведь вы говорили — жизнь наша музыкантская в пирах да в развлечениях, какая же нам выгода якшаться со смутьянами или защищать их?
Багратуни мгновение глядел на него в упор, но Завен не растерялся и не отвел взгляда. И тогда полковник обернулся к Корюну:
— Вы, кажется, бывший гимназист?
— Да, парон полковник, — подтвердил Корюн.
— Как юноша образованный, вы должны знать, каких взглядов придерживается этот Саградян, с кем он поддерживает связи…
— Но он с нами не общался, держался особняком, парон полковник, — ответил Корюн. — Он очень кичился тем, что он сын торговца, учился в консерватории, служил у Колчака, и считал даже ниже своего достоинства поддерживать с нами отношения… Помните случай на вокзале, когда мы совершили ту глупую выходку, за которую вы изволили посадить нас на гауптвахту? Ведь Саградян был единственным, кто отказался надеть лохмотья, и прибыл на вокзал отдельно, вместе с маэстро…
— Верно, парон полковник, — подтвердил Арсен. — Я тогда еще, чего греха таить, хотел задать ему трепку, но он сам меня отдубасил и наказал, чтобы мы больше таких выходок не допускали, не нарушали дисциплину…
— Молчать! — замахнулся на него рукой Багратуни. Затем обратился к Варткесу: — А ты что скажешь?
— Я? — удивленно переспросил Варткес.
— Да, ты.
— Да ведь, парон полковник, — склонив голову, протянул Варткес, — если бы я знал, чего вы хотите, чтобы я сказал, я сказал бы; а раз я не знаю, чего вы хотите, чтобы я сказал, что же мне говорить?
— Молчать! — На сей раз полковник вскочил с места. — Ты что, круглый дурак или притворяешься олухом?.. — Затем он обратился ко всем: — Не пытайтесь провести меня, я с вас по семь шкур сдеру, знаете ведь сами… — Он повернулся влево и приказал: — Поручик! Отведите всех в другую комнату. А я их потом заставлю развязать языки…
Тут в поле моего зрения появился Матевосян и, держа револьвер на спуске, стал грубо подталкивать ребят в сторону репетиционной комнаты.
Когда они вышли, полковник повернулся к Смбатяну:
— Ну-с, что скажете?
— Затрудняюсь сказать что-нибудь определенное, — пожал плечами начальник штаба. — Во всяком случае, то, что они говорили, кажется довольно убедительным.
— Да-да, — вдруг послышался голос нашего маэстро, и затем он тоже появился в поле моего зрения. — Я повторяйт, что в мой оркестр большевик — нихт. Правильно, они есть немножко… хм… как это… шутники, но политика не заниматься…
— Как то есть «нихт», какой еще «нихт»? — вдруг раздался чей-то знакомый голос, и я вздрогнул от неожиданности.
Это был Киракос… Значит, пока я плутал по переулкам, он прибежал сюда и рассказал обо всем. Вот, оказывается, по чьему доносу арестовали ребят…
— Как это «нихт», маэстро? — визжал он сейчас. — А то, что я слышал?.. А тот мальчишка, что удрал от меня?.. А то, что тут все дезертирами стали?.. Это тоже «нихт»?
— Да, все дезертир, ты тоже дезертир, только эти четыре музикант оставаться в казарма, они настоящий золь-дат, — с горячностью ответил маэстро и повернулся к полковнику: — Этот человек — паршивый музикант, его в оркестр никто не любить, и он сейчас говорить неправда… Я удивляйся, что вы сейчас верить ему…
Это замечание, по-видимому, не понравилось Багратуни, потому что он сказал сердито:
— А нас удивляет, что вы до сих пор не знаете, какие люди собрались в вашем оркестре… Поймите, по пути с фронта в Ереван половина полка разбежалась! Мы поспешили сюда, чтобы восполнить эту потерю за счет запасного полка, и не нашли здесь никого. Так неужели не ясно, что это дела большевиков… И я убежден, что если ваши музыканты и не большевики, то они хотя бы помогают большевикам, связаны с ними.
— А вы, герр Штерлинг, вместо того чтобы помочь нам, по существу берете их под защиту, — вмешался Смбатян. — Вы должны понимать, что если мы сейчас же не обнаружим этих агитаторов, уже в Иджеване от нашего полка ничего не останется, разбегутся все, и тогда в стране утвердится большевистская анархия… Но, собственно, вам-то и забот мало, вы здесь чужой…
— Да, да! — совсем разгорячившись, закричал и Багратуни. — Если хотите знать, то в первую очередь я должен арестовать вас, потому что вы своим отношением покрываете наших заклятых врагов, ускоряете гибель Армении.
— Вот-вот, и я говорю… — вмешался Киракос.
Маэстро, видно, был так возмущен этим обвинением, что поначалу не находил слов. Но потом пришел в себя и, сбиваясь на фальцет, закричал:
— Что?! Это я погубить Армения?.. Я — честный музикант, никогда не заниматься политика, не вмешиваться дашнак-большевик… Но теперь я вам говорить — это вы погубить Армения… Вы не можете сделать порядок и дисциплина, вы допустить голод, эпидемия, маузеристы, воровство. Вы проиграть эта война и еще кричать на меня, что я погубить Армения?!
— Молчать!.. — зверем заорал Багратуни, хватаясь за револьвер. — Развязал язык, мерзавец… Думаешь, все кончено, мы пропали, погибли? Ошибаешься, голубчик… Погоди, сведем счеты с этими большевиками, и тогда я с тобой поговорю… Вон отсюда! Иди к себе и жди, пока позовем.
Штерлинг молча и с достоинством поклонился остальным и направился к двери. Я тут же отскочил в сторонку и прижался к стене. Сердце мое опять заколотилось при мысли, что маэстро может заметить меня, но в коридоре было уже совсем темно, а Штерлинг был слишком взволнован, чтобы замечать что-нибудь. Он хлопнул дверью и прошел в свою комнату.
Мгновение было тихо, затем раздался громкий голос полковника:
— Поручик!
— Слушаю, парон полковник, — ответил Матевосян.
— Я и начальник штаба отправимся сейчас встречать полк: их нельзя приводить в эту мерзкую казарму. Если солдаты увидят, что здесь никого не осталось, все, как один, тоже разбегутся… Мы их поведем сразу до самого Иджевана. А вы в это время должны здесь покончить с большевиками… Поставьте двух верных людей стеречь арестованных, а сами возьмите этого музыканта и отправляйтесь домой к мальчишке. Если не найдете…
Я уже не стал дожидаться окончания его речи, повернулся, выскользнул из коридора и бросился к воротам…
И вот я снова бегу по темной улице… Вчера перед уходом Цолак сказал: «Завтра тебе придется побегать». Ох, если бы он знал, из-за чего мне придется столько бегать…
«И отчего же это так удачно начавшийся день под конец вдруг стал во всем неудачным?» — думал я.
И должен был признаться себе, что только из-за меня. Да, это по моей небрежности Киракос узнал о нашем вчерашнем разговоре,
