дыхание я прилип к дереву и ждал, что же будет… Не знаю, увидели бы они меня или нет, если бы сообразили поглядеть наверх, но они так и не подняли головы, прошли дальше. Поискав еще немного, они остановились.
— Нет его здесь, — сказал Киракос. — Увели его и где-нибудь в другом месте спрятали. Надо мамашу заставить развязать язык…
Они вернулись во двор и зашли в нашу комнату. Мгновение царила тишина. Потом вдруг раздался глухой крик… Из нашего дома. Я содрогнулся… Чуть сам не закричал… Заскрежетал зубами, чтобы не слышать криков, которые становились то громче, то совсем утихали…
Вскоре во дворе снова послышался говор.
— Ну, хорошо я ее отделал. Если не помрет, на всю жизнь запомнит!
Этот голос принадлежал Бахшо.
— А что толку? — недовольно ответил Матевосян. — Все равно ведь ничего не сказала…
— Парон поручик, надо бы на ту улицу сходить, туда, где это сатанинское логово размещается. Может, нападем на след, — сказал Киракос.
— Делать нечего, пойдем искать.
Голоса стали тише, а вскоре хлопнула калитка.
Кто-то — наверно, Бахшо — поднялся по лестнице, и все вокруг погрузилось в тишину, будто ничего и не происходило. Я еще немного посидел на дереве, прислушался… Потом бесшумно слез с дерева и подбежал к тому камню, под которым был спрятан мой браунинг. Отвалил камень, нащупал завернутое в холстину оружие и скоро ощутил в своей руке приятный холод металла.
Я осторожно отвел предохранитель и засунул браунинг в карман.
Там, в комнате, мама. Надо бежать к ней. А вдруг она не одна?..
Ее избили, может, даже до смерти! Господи, неужели?! И это снова Бахшо. Это животное, чудовище, обезьяна с длинными руками и мордой орангутанга… Ну погоди, я доберусь до тебя, за всех отомщу!..
Я осторожно прошел через двор. У нашей двери остановился и прислушался. Из комнаты не доносилось ни звука. Быстро отворив дверь, я вошел и в темноте, почти у самого порога, натолкнулся на что-то теплое и мягкое.
— Мама! — испуганно воскликнул я и, наклонившись, стал ее ощупывать. — Мама… что они с тобой сделали?..
Мой голос тут же привел ее в чувство. Она вздрогнула, ощупала мою руку, потом произнесла слабым голосом:
— Гагик… Зачем ты пришел? Беги! Если они поймают тебя — убьют…
— Что с тобой, мамочка? Я помогу тебе, поднимись, ляг на тахту…
Я помог ей подняться и уложил на тахту. Потом отыскал на ощупь ведро с водой и стакан. Мама с жадностью выпила воду до дна, затем, словно набравшись новых сил, вдруг спросила:
— А где Цолак?
— Цолак? — удивился я. — Разве он не убежал?
— Нет… Анаит заперла его в амбаре.
В амбаре?.. Вот, значит, где он был все это время. Я-то думал, что он давно предупредил товарища Тиграна, а он, выходит, заперт в амбаре и ничего не может сделать… Ну, а где же Анаит? Почему она не придет, чтобы выпустить его? Неужели ключи у бедняжки отобрали?
— Мама, я выйду. Узнаю, что там делается. А? Ладно?
— Нет-нет, сынок! — встрепенулась мама. — Беги, не то в беду попадешь… У них нет ни жалости, ни совести…
— Не волнуйся, мама, я сейчас приду, — успокоил я ее и вышел во двор.
Пробираясь к дому Аракела, я еще на полпути услышал скрип двери на балконе… Одним махом я очутился под раскидистым тутовым деревом и, прижавшись к стволу, стал прислушиваться в страхе.
На лестнице раздались легкие шаги, и кто-то подошел к двери амбара. «Цолак… Цолак…» — услышал я голос Анаит. Успокоившись, я уже хотел выйти из укрытия, когда вдруг почувствовал, что двор словно осветился. Я поднял голову и увидел, как тихонько отворилась дверь балкона и, ступая на цыпочках, вышел Бахшо. Он спрятал за спиной зажженную лампу, потому свет не падал на землю.
А в это время Анаит, прижавшись к двери амбара, тихонько звала: «Цолак, Цолак, это я…» Потом из-за двери Цолак что-то сказал, и Анаит ответила: «Сейчас, сейчас…» Бахшо в это время подошел к перилам балкона и, наклонившись вниз, смотрел на Анаит. Я хотел закричать, предупредить Анаит, но тело мое словно окаменело, горло пересохло, язык отнялся…
Анаит наконец открыла замок, но не успела вынуть его из петель, потому что Бахшо вдруг вынес из-за спины лампу и осветил двор. Анаит с криком отскочила от двери амбара и, сжав руки на груди, смотрела наверх…
Бахшо быстро спустился по ступенькам и, подойдя вплотную к Анаит, зашипел:
— С кем ты разговаривала?
Анаит молчала.
— Кто там в амбаре, а? Неужто тот мальчишка? Недаром весь вечер ты какая-то сама не своя…
Анаит по-прежнему молчала.
— Отойди-ка! — приказал ей Бахшо.
Анаит наконец быстро повернулась к двери, прислонилась к ней, простерла руки и закричала:
— Нет здесь никого!.. Не пущу…
— Да ты издеваешься надо мной, что ли? — заорал Бахшо, поставил лампу на землю и подошел к ней: — Убирайся вон!..
Я стоял на месте и дрожал мелкой дрожью. Но это был не страх — просто очень натянуты нервы.
Наконец нечеловеческим усилием воли я взял себя в руки и заставил выйти из укрытия. В это время Бахшо пытался оторвать от себя Анаит, которая накрепко вцепилась ему в грудь.
От лампы, что стояла на земле, падали на стену непомерно длинные тени.
Наконец Бахшо отшвырнул от себя Анаит и, тут только почуяв присутствие постороннего человека, обернулся:
— Кто ты?
Наверно, он был твердо убежден, что именно я в амбаре, а потому и не признал меня. В темноте он не видел револьвера в моей руке и продолжал удивленно смотреть в мою сторону.
А я стоял молча, и все мое внимание, все мысли и чувства были сосредоточены в моем правом указательном пальце, который был на спуске. Казалось, этот палец присутствует отдельно от меня, и я не знал, когда он нажмет на курок.
Но вот Бахшо узнал меня. Издав яростное рычание, он ударом ноги раскрошил лампу и прыгнул на меня. В то же мгновение я и мой палец, что до этого существовали отдельно друг от друга, наконец соединились, и я нажал на курок. Выстрелил. Прямо вперед, прямо в приближающееся рычание, в горящие в темноте два глаза хищника…
Я пришел в себя уже на улице, на темной, пустынной улице, где дул холодный ветер и мелкий дождь колол иголками.
Не будь Цолака, который тащил меня почти на плечах, я не двинул бы ногой.
