со всего мира…
Тогда, как и сегодня, заходящее солнце сияло сквозь ветви огромных деревьев в парке. Когда мы смотрели в пруд, то в нём светло отражался дом в золотом сиянии, обрамлённый тёмными деревьями.
Как и раньше, из дома открывался прекрасный вид, как если бы дом по волшебству был пробужден к новой жизни.
«Обиталище» моей свекрови, маленький садовый домик на острове на пруду, удивительным образом полностью сохранился.
Два так называемых садовника, чья деятельность нигде и никак не была заметна, засели в нем, не желая покидать и зимой.
Изображения святых в капелле Святого Антония высоко на горе были украдены. Немного осталось и от маленькой часовенки – места паломничества, – и от чайного павильона. Они скоро окончательно разрушатся, если их срочно не восстановить.
Роскошные деревья по-прежнему возвышались над рододендроновыми кустами; и парк так же простирался вдаль, вспыхивая пятнами в вечернем солнце.
Кое-где такие парки безжалостно уничтожались, так что в этом отношении нам ещё повезло.
Карповые пруды стояли без пользы, старые шлюзы заржавели, но были целы.
В хозяйственном здании, похожем на дворец, жил раньше лесничий, господин Добнер, последовавший, как и многие другие, за нами в Йоганнисберг. Это было также жилище управляющего имением.
Довольно отвратительный оранжевый однообразный цвет, в который всё было выкрашено и который более или менее держался в первые годы, теперь поблёк, и краска отслаивалась от стен.
Все дворовые здания разрушились. Разумеется, не было видно нигде ни коровы, ни курицы, ни другой какой-либо живности.
Дорога к деревне Кёнигсварт была изрешечена пробоинами и время от времени прерывалась кучами песка, проросшими сорняками.
Здесь поселились цыгане, оставшиеся совершенно чужими всему, – они не знали никаких дорог, о каком бы направлении их ни спросили. Говорили, что некоторые жители украсили свои дома мебелью и коврами из дворца.
Вскоре я узнала, что главной виновницей разрушения была некая женщина по фамилии Павёлкова, из учреждения, названного по иронии судьбы «Комитетом по охране памятников и природы». Сырость и древесный жук стали желанным поводом для разграбления. Молодой «хранитель произведений искусства» Пастика в Кёнигсварте был доведён до такого отчаяния, что в конце концов, как мне рассказали, застрелился «из ружья князя», что не сделало его конец менее трагичным.
Павёлкова вскоре погибла в авиакатастрофе.
Когда в 1945 году мы покинули дворец, Советская армия находилась в девяти километрах от нас: в Мариенбаде. Если бы мы остались, то моего отца постигла бы та же участь, что и его друга, генерала Краснова, который был выдан Советам англичанами и повешен в Москве. Павлу бы в лучшем случае предстояли многие годы принудительных работ в Сибири.
Оглядываясь назад, не стоило сожалеть о наших действиях.
Монастырь Тепла – здание в стиле барокко – был знаменит своей церковью и библиотекой. Кёнигсварт и Тепл (как он назывался раньше) были всегда в хороших отношениях друг с другом. Сейчас там были сложены многие наши вещи.
Мы поехали через лес. Огромные деревья прекрасного Кайзервальда стояли нетронутыми, не считая некоторых полос и пролесков, где деревья были вырваны тем же самым ураганом, который бушевал и в Западной Германии.
По дороге на пикник или на охоту Мисси раньше любила брать поводья в свои руки. Она поднималась на козлы к старому кучеру Кристу и под его руководством правила. По этой дороге я в свою очередь ехала на роковую встречу с американским командиром в Мариенбаде, капитаном Маллином, который потом спас жизнь стольким людям, эвакуировав не только госпитали, полные немецких офицеров, но и переправив власовских солдат и казаков через границу в зону, недосягаемую для мести Советов. Американский генерал Паттон был страстным противником ялтинских соглашений и девизом в его армии было: «Don't add to the mess» («Не способствуйте безобразию»). Маллину было тогда 27 лет, но решения, которые он принял для спасения столь многих людей, благоденствуют и ныне, к чести американцев.
Монастырь Тепла вскоре должен был снова быть отдан ордену премонстрантов. В Кладрубы, восточнее Пльзеня, меня принял приор Теплы отец Хуго Питель в доме, который выглядел скорее как сарай. Эта необычайно оригинальная и привлекательная личность излучала святую энергию и оптимизм. Он бегло говорил на богемском немецком. «Люди здесь ещё верующие?» – спросила я. «Все язычники, – ответил отец Хуго бодро. – Надо начинать всё сначала!».
Эта работа, казалось, его нисколько не пугала.
Мы посетили собор Кладрубы: огромная церковь представляла собой смешение готики и барокко, построенная тем же пражским архитектором итальянского происхождения Сантини, что и наш дворец Пласс (ныне Плази). Собор примыкал к до основания разрушенному дворцу князей Виндиш-Трэц. Один флигель использовался как сарай для хранения зерна и вскоре сгорел. Благодаря хорошему нынешнему управляющему восстановлены по меньшей мере огромные коридоры с потолками, расписанными фресками.
В самом соборе работы проводились неторопливо: время от времени. Отец Хуго предложил отслужить короткую службу в семейном склепе, «чтобы в этом месте снова прозвучала молитва».
Он попросил меня обратиться к семье Виндиш-Грэц с целью посоветовать ей заказать реквием, что сегодня разрешено, – тогда вскоре после этого в церкви снова можно было бы проводить церковные службы.
Мы расстались в наилучшем взаиморасположении. Можно лишь надеяться, что многие немецкие и австрийские меценаты помогут ему в восстановлении как Теплы, так и Кладрубы.
Нашей следующей целью был Пласс.
В XIII и XIV столетиях цистерцианское аббатство Пласс было «духовным центром» Пльзенского бассейна. Огромный, но гармоничный комплекс зданий был построен теми же архитекторами, что строили и Кладрубы: Сантини-Айхелем и Килианом Игнацем Динценхофером. Тут работали также художники Иозеф Крамолин, Карел Шкрета и Ф. А. Мюллер, а также скульптор Матиаш Браун и ювелиры по золоту Пражского двора. Монастырь в 1785 году был конфискован и в 1826 году перешёл к канцлеру князю Клеменсу Меттерниху.
Крыши здания конвента были срочно восстановлены, но со всех стен – внутри и снаружи – сходила краска.
Перед церковью стоял молодой человек в светлых брюках и рубашке и разговаривал с четырьмя толстыми маленькими пожилыми монахинями.
Выяснилось, что он был священником в соседней деревне и искал здесь пристанище для сестёр. Мы прошли вместе по конвенту, как называли монастырь. Вскоре на помощь пришла молодая девушка и открыла все двери. Коридоры с их высокими украшенными живописью потолками были отреставрированы, но знаменитый Центральный зал в стиле барокко, в котором раньше хранился домашний архив Меттерниха (ныне отправлен в Прагу), сгорел по той причине, что в зале хранилось зерно, как и в Кладрубы. Стены были ещё обуглены, а великолепная фреска на потолке утрачена навсегда.
В часовне аббатства я столкнулась с
