разгромили космополитов на историческом факультете. Партийное собрание длилось дня три. Доклад сделал секретарь партбюро М. Т. Белявский. Оказалось, что крупные ученые Н. Л. Рубинштейн, И. М. Разгон, Зубок, Звавич, Городецкий и некоторые другие – космополиты и низкопоклонники перед западом. Зубока я знал мало. Он читал лекции по новейшей истории, по его учебнику все учились. Его упрекали в неверной оценке Великой Октябрьской революции, в недостаточном разоблачении империалистической политики США в Карибском море и Южной Америке, в том, что он работает по совместительству и получает очень большую зарплату. Плохо знал я и Звавича. Слушая его выступление, я восхищался блеском речи. Но … он громил Зубока! Громил его книгу, по поводу которой недавно написал самую положительную рецензию. За эту рецензию тут же обрушились на самого Звавича, обозвали его космополитом, игнорирующим самокритику. Я хорошо знал крупного ученого и чудесного человека Н. Л. Рубинштейна, автора «Русской историографии», выпущенной в 1941 году. Книга эта – безусловно крупное достижение нашей науки, по ней учились студенты и аспиранты долго после того, как ее облаяли. Тем не менее, Николая Леонидовича обвинили в низкопоклонстве и космополитизме, за то, что в книге нет того, нет другого, нет третьего. Рубинштейна любили и за ученость, и за доброту. Этот высокий человек сидел на первом ряду Ленинской аудитории, ссутулившись, как на скамье подсудимых. За толстыми стеклами сильных очков беспомощно мученически блуждали большие глаза. Я сидел с ним рядом и слушал: один за другим поднимались на трибуну его ученики и лили ушаты грязи на старого человека. Хотелось плакать. Нашелся один смельчак: мой однокурсник Колька Барсуков, занимавшийся у Н. Л. Рубинштейна, сказал, что не понимает происходящего, что ничего космополитического от своего учители не слыхал, в трудах его ничего подобного не читал. На Кольку зашикали, вспомнили, что Колька имел строгий выговор за хранение оружия (действительно, Колька принес в войны изящный немецкий пистолетик «Вальтер» и, по глупости, похвастался им какой-то девчонке). Колька махнул рукой, сошел с трибуны.
Хорошо я знал и И. М. Разгона, читавшего Советский период истории СССР. Он был не только знающим и много писавшим ученым, но и душевным человеком. Студенты, особенно фронтовики, разговаривали с ним запросто. Теперь в стенной газете изобразили карикатуру: носатый Разгон с развевающейся гривой волос летит на крылатом коне из города в город читать лекции, грабастать гонорары. На трибуну поднялся аспирант Аврех. Он держал в руках брошюру, зачитывал абзац и спрашивал: «Откуда это, из бульварного романа? Нет! Это Разгон!» Или: «Что я зачитал? Пошлый детектив? Представьте себе, из книги Разгона!» Очумевшая аудитория ржала и била копытами от восхищения. Авреху аплодировали. У меня больно ныла грудь, говоря словами Генриха Гейне.
Белявский кричал с трибуны: «До чего докатились на кафедре Древней Истории?! Небезызвестный академик Виппер, которого критиковал В. И. Ленин, объявил на дому спецкурс. К нему ходили студенты и среди них коммунисты и слушали лекции по христианству!» Кто-то сверху крикнул: «Что, с христианских позиций?» «Вот именно!» – пролаял в ответ барбос Белявский. Я думал: «Черт возьми! Это Виппер-то с христианских позиций! Ведь я же сам дал Белявскому, по его просьбе, конспекты этих лекций! Что же он мелет?!» Но Белявский закусил удила. Стуча кулаком по кафедре, в каком-то экстазе, он взывал: «Не будет у нас места для безродных космополитов. Не сдержать им наш, мчащийся в коммунизм, поезд! Именно ему зеленую улицу!» Зал грохотал от аплодисментов. За зеленую улицу ратовал А. Л. Сидоров, громивший своего коллегу Городецкого. Срываясь на фальцет, истерично кричал старый комсомолец Толмачев, тявкала Бендрикова. Все самое глупое и пошлое вдруг обрело свободу слова. И никто не вспомнил, что «зеленой улицей» называли строй, сквозь который проводили солдат, приговоренных к убиению палками. Теперь же так именовали гнусный спектакль, поставленный Художественным театром. Так или иначе, с факультета выгнали Рубинштейна, Разгона, Зубока, Звавича, Коган-Бернштейн и кого-то еще.
Через пару дней после сумасшедших собраний я встретил на факультете Н. А. Машкина. Он вышел из деканата, явно расстроенный. Отозвал меня в сторону и сказал: «Я только что согласился, что допустил ошибку, разрешив Випперу читать спецкурс на дому. Если вас спросят, не спорьте!» Я кивнул в ответ головой, и мы расстались. А дело было вот в чем. В начале второго семестра на кафедре был объявлен факультативный курс Р. Ю. Виннера по проблемам раннего христианства. Только абсолютный идиот мог бы отказаться от посещения такого курса. Виппер был живой историографией. Каждый из нас читал его блестящие работы по истории Древней Греции, Римской империи. Знали мы и то, что в 1918 году его небольшая работа о христианстве подверглась критике со стороны В. И. Ленина. Випперу было 89 лет. Разумеется, он не мог ездить на лекции, но дома у него собирались студенты и ученые. Е. С. Голубцова, о которой я упоминал, работала секретарем академика Виппера, рассказывала, как много и плодотворно он трудится… Да это и без нее легко было заметить. Я упоминал «Историю средних веков» (1947 год). За год до этого вышла интереснейшая работа «Возникновение христианской литературы», в 1954 г. «Рим и раннее христианство». Именно этой последней работой Р. Ю. Виппер занимался в 1949 году. С ней и намеревался нас познакомить.
Шел я на встречу с маститым ученым, несколько смущенный. Одет я был по-военному, к специальной беседе с прославленным академиком чувствовал себя не подготовленным. Боясь опоздать, я пришел, конечно, слишком рано. Позвонил. Мне открыла дверь приятная женщина средних лет и так приветливо улыбнулась, и предложила войти, что я сразу успокоился. Вошел в большую светлую комнату. Здесь меня встретила Лена Голубцова и подвела к Р. Ю. Випперу, сидевшему на стуле с высокой спинкой за огромным столом, покрытым клеенкой. Р. Ю. Виппер, коротко подстриженный, никак не производил впечатление дряхлого старика. Напротив, он выглядел бодро. Это впечатление усилилось, когда он, в ответ на приветствие, энергично протянул мне руку и бодро спросил имя и отчество. Никакой ученой беседы не последовало. Очень просто и приветливо Р. Ю. Виппер спрашивал, чем я интересуюсь, как занимаюсь. Потом пришли остальные студенты – всего человек десять. Все они назвали свои имена. Началась лекция. Р. Ю. Виппер читал по крупно исписанным листам, спокойно, не торопясь, очень уверенно и четко. Через 45 минут объявил перерыв, потом читал еще 45 минут. В конце спросил, есть ли вопросы. Я сказал: «Роберт Юльевич, мне постоянно приходится слышать критику христианства. Но ведь я толком не знаю, чему учил Иисус!?» Академик
