сыворотки, лице Агаты Бас (
илл. 35). Трудно себе представить более яркий контраст: не только между лицами жены и мужа, но и между невероятно тонкой передачей фактуры тонкого воротника Николаса, выписанного так тщательно, что, кажется, видна каждая нитка, и его не менее тщательно проработанным лицом (обратите внимание на крошечные блики на усах и веках, на ссадину на спинке носа и игру полутонов вокруг непомерно большой левой ноздри).
36. Портрет Мартена Лотена. 1632
Холст, масло
Музей искусств округа Лос-Анджелес
Острота – вот главное в образах этих людей, своим успехом обязанных только самим себе. Для этих портретов характерна высшая степень определенности и сфокусированности, а сами лица на редкость живые и энергичные. Даже облику круглолицего купца Мартина Лотена, торговца тканями и неофита, принявшего суровый устав братства меннонитов (илл. 36), придана некая заостренность, как физическая, так и интеллектуальная. Его ухоженные усы и бородка, угол строгого, накрахмаленного воротника и сгибы письма, которое он держит в левой руке, подчеркнутая спинка носа и отчетливые морщины, расходящиеся из внутреннего угла правого глаза, даже острый кончик освещенного уха – всё это говорит о человеке, который не упустит ни одной мелочи. Но больше всего о нем сообщает проницательный взгляд и то, что этот взгляд направлен скорее на какую-то точку за нашим левым плечом, чем прямо на нас. Он не вглядывается в нас и не открывает нам себя. Этот портрет не предназначен для налаживания доверия со зрителем, он говорит как о духовных, так и об интеллектуальных свойствах человека – о компетентности, активности и готовности к действию, которые, как нам кажется, не зависят ни от художника, ни от нашего восприятия (или нас заставляют так думать, поскольку перед нами – заказной портрет, а имя заказчика написано на листке бумаги у него в руке). Разумеется, это портрет человека, но прежде всего – это портрет характера, закаленного, как стальной клинок.
37. Портрет Яна Сикса. 1654
Холст, масло
Собрание Сикса, Амстердам
В любом портрете есть условности и ухищрения. Для портретов Рембрандта характерно сочетание множества стилистических и технических приемов, которые встречались по отдельности у его учителей или современников – Тициана, Рубенса, Халса, Ван Дейка; но Рембрандт так глубоко усваивает эти условности, что портреты его кисти отчетливо выделяются среди прочих (настолько отчетливо, что их легко копировать; это породило бесконечное число «рембрандтов», созданных его учениками и подражателями). Но выше всех очевидных условностей – трехчетвертной позы, при которой голова и тело смотрят в разные стороны; света, падающего под углом и выделяющего небольшие участки лица; игры гладких и шероховатых поверхностей; сочетания подробно прорисованных деталей и свободных, быстрых, как удары молнии, мазков; эффектной мозаики светлых и темных пятен, и т. д., – выше всего этого арсенала – потрясающая способность передавать взгляд модели, сосредоточенный не на зрителях, а на чем-то за ними, или обращенный внутрь. Такое впечатление, что, подобно коту, услышавшему, как за стенкой скребется мышь, люди на портретах Рембрандта заметили что-то, что еще не стало очевидным, но вот-вот станет. И поскольку религиозность пронизывала все слои общества, в котором Рембрандт жил и для которого творил, в голову сразу приходит слово «имманентность». Заказчики Рембрандта, будь то проповедники или деловые люди, сосредоточены на всеприсутствии Бога – или денег.
38. Вирсавия с письмом Давида. 1654
Холст, масло
Лувр, Париж
Как художник этого добивается? Элемент драматизма в портретах кисти Рембрандта достигается не только за счет резких контрастов в одеянии моделей (белый воротник, темный плащ) и, реже, за счет некоторой театральности их поз. Скорее, он возникает за счет некой внутренней несогласованности в лице модели, в основном – в области между бровями и кончиком носа с ее максимальной освещенностью и самыми выразительными тенями. Причем барочная игра на контрастах света и тени лишь усиливает этот эффект, но порожден он не ею. Присмотритесь как следует, и вы заметите почти на каждом из рембрандтовских портретов крошечное смещение зрачка и радужки от того места, где им пристало находиться. Обычно они на толщину волоса сдвинуты к источнику света, и иногда менее освещенный глаз слегка косит, почти неуловимо, но достаточно, чтобы намекнуть на движение, пусть даже это движение мысли. И это движение – всегда в сторону, противоположную той, куда повернуто лицо: если нос смотрит влево, то глаза – на точку справа от сидящего, и наоборот. Более того, нос, особенно заметный, потому что он сильно освещен с одной стороны и отбрасывает самую густую тень на другую, темную часть лица, становится самым лапидарным элементом картины, а глаза словно тонут в полумраке, из которого кисть художника извлекает на свет всю фигуру и в который позволяет ей отступить. Взгляд ускользает; он полон значения, но понять его трудно. А нос – всегда явный, осязаемый; кажется, можно протянуть руку и пощупать его, но при этом он слишком уж мясистый и заметный. Его форма, цвет и сам состав красок, которыми он написан, сильнее всего бросаются в глаза по сравнению с другими чертами лица модели. Нос чувствует то, что недоступно глазу. Кажется, можно услышать запахи, которые он вдыхает: сильный и резкий запах олифы и только что смешанных красок, а также слабые ароматы пеньки, рыбы и моря, доносящиеся в студию через открытое окно.
Вот перед нами стоит Ян Сикс (илл. 37), такой же крупный и плотный, каким он, несомненно, был в жизни. (На этом большом, почти квадратном портрете в три четверти роста человек явно изображен в натуральную величину.) Это 1654 год, один из самых продуктивных для Рембрандта, когда он написал свой шедевр «Вирсавия с письмом Давида» (илл. 38). У него уже начались финансовые трудности (катастрофа – банкротство – произойдет через два года), и всего несколько месяцев назад Сикс без процентов одолжил ему большую сумму денег, чтобы помочь остаться на плаву. Сикс богат, но это не обычный амстердамский купец с большим кошельком и маленьким культурным багажом. Сикс – человек Возрождения, поэт, знаток, ценитель классиков, меценат, автор пьесы «Медея», для издания которой Рембрандт награвировал фронтиспис. Через несколько лет Сикс женится на одной из дочерей Николаса Тульпа (высшее общество Амстердама – очень маленький мир) и в свой черед станет бургомистром. Сикс и Рембрандт могут поговорить о высоком.
Рембрандт уже сделал с него несколько набросков и гравюру, на которой Сикс, стоя спиной к окну, читает рукопись в потоке солнечного
