стала не поводом для ликования, а горестным предвестием. Четко очерченный на темном фоне – сцена явно вечерняя, уже темнеет, – этот профиль как будто выгравирован и выглядит плоским в сравнении с округлыми, рельефно вылепленными формами тела. Потупленные глаза и поднятые брови, придающие лицу удивленное и горестное выражение, как будто отделены контуром профиля от округлого подбородка и сияющего тела модели. Перед нами необычный для Рембрандта подход: вместо того чтобы выстраивать лицо вокруг самой «плотской» его части, он представляет нос и лоб в виде изящной волнистой линии, своеобразной сублимации земной красоты модели.
Чтобы еще больше усилить этот эффект, Рембрандт создает контраст между профилями Вирсавии и старухи, которая моет ей ноги, и хотя на эту старуху не сразу обращаешь внимание (так как лицо ее настолько же затенено, насколько лицо Вирсавии светится), наши глаза автоматически обращаются к ней, следуя за диагональю, образованной взглядом Вирсавии, ее правой рукой и ногой. Заметьте, как по-разному художник трактует два носа: нос Вирсавии – нежный, изящный силуэт, а у старухи нос костистый и скульптурно вылепленный. Эти два профиля не имеют ничего общего и направлены в противоположные стороны, но у них одинаковый наклон, похожие подбородки и круглые брови, на лицах обеих женщин читается готовность принять невзгоды. Но если в подвижных чертах Вирсавии видна обреченность (она словно бы хоронит себя), то лицо старухи непроницаемо. Суровый заостренный нос превращает его в маску трагической необходимости.
Шестью или семью годами ранее Рембрандт уже писал женщину в эротической позе, и та картина тоже была основана на библейском сюжете. Моделью для нее послужила, возможно, Гертье, предшественница Хендрикье, но темой стала не желанная, а желающая женщина. Она лежит в постели, ночная рубашка соскользнула с плеча и почти обнажила правую грудь. Героиня подалась вперед, словно вот-вот, отведя левой рукой пурпурный полог, высунется за пределы рамы, прямо к зрителю. (Расположение полога совпадает с поверхностью холста, так что это может быть и завеса, которой прикрывали самые священные или, напротив, самые непристойные изображения.) Рука молодой женщины, протянутая из темной глубины алькова, чтобы отодвинуть полог, находится на переднем плане. Ее короткие пухлые пальцы и крупная затененная ладонь, кажется, вот-вот вылезут из картины, они готовы схватить вас за лацкан и втянуть внутрь изображенного пространства. В ее намерениях сомневаться не приходится, и большинство исследователей творчества Рембрандта считают, что на картине изображена Сарра, молодая жена Товии, ожидающая его на ложе в первую брачную ночь. Если это действительно так, то образ женщины тревожно неоднозначен: то ли это одержимая демоном Сарра, в чьих объятиях умерли семеро ее предыдущих мужей, то ли это Сарра, уже очистившаяся, после того как Товия окурил брачную комнату дымом от сожженных сердца и печени той рыбы, которая напала на него по дороге в Мидию?
39. Молодая женщина в постели. 1645
Холст, масло
Национальная галерея Шотландии, Эдинбург
Как бы то ни было, композиция «Молодой женщины в постели» (илл. 39) исполнена грубой чувственности. Роскошное кружево на краю подушки, кисточки по нижнему краю полога, изысканная кровать, золотая сетка на собранных в пучок волосах прекрасны, но не эти подробности сразу приковывают взгляд. Прежде всего мы замечаем пухлую плоть ее руки и торса, яркий румянец щек, сияние розовых губ, золотые завитки вокруг слегка вспотевшего лба. Видим игру полутонов на щеках и на подбородке, тени и блики на больших руках, выжидательный взгляд влажных глаз. И конечно, нос. Как мы могли его пропустить? Ведь, как обычно, свет падает прямо на него. Он короткий, крепкий, с бугорком на самом кончике, немного приплюснутый, как будто его сломали ударом в лицо. Это нос краснощекой распустехи – помощницы на кухне в деревенском трактире. Красоты в нем нет, но слабый розовый оттенок его крыльев, красноватая полоска (шрам?) повыше кончика, чуткий овал единственной видимой ноздри сообщают лицу незабываемую животную энергетику [29].
40. Французская постель. 1646
Офорт
Национальный музей, Амстердам
То, что Рембрандт отдавал себе отчет в сексуальных коннотациях, связанных с носом, кажется очевидным, судя по офорту, созданному примерно в одно время с «Молодой женщиной в постели». «Ledikant», или «Французская постель» (илл. 40) – одна из «пикантных» гравюр художника (среди прочих – монах, совокупляющийся с крестьянкой на пшеничном поле, обильно мочащаяся женщина, а также пастух, заглядывающий под юбку крестьянской девушке). На офорте мужчина в приспущенных штанах и женщина с задранной юбкой занимаются любовью на широкой кровати с балдахином. Такие изображения пользовались спросом в протестантской Голландии. Но что примечательно в этой гравюре – помимо деликатной светотени в тех местах, где тела любовников соединяются, – это ее приглушенная атмосфера. Порнографические картинки шумливы, в них угадываются рычания и стоны, а любовники из «Ledikant» тихи, как мыши. Они молча смотрят друг на друга, их конечности настолько сцеплены, что лишь присмотревшись, замечаешь: у слабо улыбающейся женщины две левые руки в придачу к правой. Носы любовников почти соприкасаются; у нее нос вздернутый, ноздри открыты и словно предлагают себя, у него – длинный, с набухшим кончиком, словно готовый в ее ноздри проникнуть.
Рембрандт вернулся к теме молодой женщины в постели в одной из своих последних гравюр. Ему в это время исполнилось пятьдесят три – то есть, по представлениям XVII века, он, поседевший и многое переживший, был на пороге старости. Он потерял жену и троих детей; его высокомерие, неспособность расплатиться с долгами и скандальная личная жизнь оттолкнули от него самых могущественных покровителей, включая Яна Сикса; его дом на богатой улице Брейстрат и большая часть его коллекции произведений искусства и редкостей ушли с молотка, и теперь он поселился с Хендрикье и Титусом у канала, на другом берегу которого находился парк развлечений. Ему предстояло прожить еще десять лет и понести новые потери, но это был едва ли не последний раз, когда величайший гравер в истории взялся за резец и гравировальную иглу. Возможно, эта техника требовала слишком большого инструментария для его нынешнего положения. Возможно, она стала казаться ему слишком трудоемкой и сухой.
Каковы бы ни были причины, они не отразились на виртуозности и чувственности этого офорта (илл. 41). В ее основу легла уже не библейская история, а сцена из античной мифологии, что позволило художнику свободнее трактовать тему. На гравюре Юпитер в облике морщинистого сатира с венком из листьев на голове стянул простыню со спящей Антиопы и смотрит на ее великолепную наготу [30]. Он наклонился вперед, из
