и сказал, что он должен покинуть отель, потому что его номер сдали другому постояльцу.
- Фрэнк, очевидно, кто-то сообщил ему, кто я такой. Что мне делать?
Вскоре я нашел для Оскара отель получше, где к нему хорошо относились, но, кажется, этот инцидент после случая с Александером его напугал.
- На побережье слишком много англичан, - сказал мне Оскар однажды. - И все они грубы со мной. Думаю, мне нужно поехать в Италию, если ты не против.
- Весь мир открыт перед тобой, - ответил я. - Я буду только рад, если ты найдешь для себя комфортное место, - и дал ему сумму, которую он хотел. Он задержался в Ницце почти на неделю. Я видел его несколько раз. Один раз он пообедал со мной в «Резерве» в Больо, наслаждался красотой залива и его спокойствием. Посреди обеда пришли какие-то англичане и грубо выказали Оскару свое недовольство. Оскар сразу скукожился и побыстрее нашел отговорку, чтобы уйти. Я, конечно же, ушел с ним. Мне было невероятно его жаль, но я чувствовал, что не могу его удержать, точно так же, как не смог бы его удержать, если бы он решил броситься в пропасть с обрыва.
ГЛАВА XXV
"Боги справедливы - с помощью сладостных нам пороков они нас карают».
Я вновь увидел Оскара лишь осенью: он вернулся в Париж и поселился в своем прежнем номере в дешевом отельчике на Улице Изящных Искусств. Обедал и ужинал он вместе со мной, как обычно. Его беседы были столь же очаровательны и исполнены юмора, как прежде, он был столь же интересным собеседником. Но впервые пожаловался на здоровье:
- Я наелся в Италии мидий и устриц, и, должно быть, отравился: руки, грудь и спина покрылись огромными красными пятнами, и чувствую себя неважно.
- Ты обращался к врачу?
- Да, но от врачей мало проку: они все советуют разное, самый большой плюс - в том, что все они слушают тебя с видом величайшей заинтересованности, когда ты рассказываешь о себе - это так бодрит.
- Иногда они говорят, в чем заключается проблема, дают название и определяют степень серьезности неизвестного, - заметил я.
- Они меня утомили - запретили пить и курить. Они хуже, чем М, который жалел для меня своего вина.
- Что ты хочешь этим сказать? - удивился я.
- Трагикомическая история, Фрэнк. Ты был прав насчет М, а я ошибался. Ты знаешь, что он хотел, чтобы я пожил у него в Гланде, Швейцария, умолял меня приехать, говорил, что сделает для меня всё. Когда в Генуе потеплело, я поехал к нему. Сначала, казалось, он был очень рад меня видеть и всячески приветствовал. Еда была не очень хорошая, напитки - так и вовсе плохи, но я всё равно не мог жаловаться и мирился с неудобствами. Но через неделю-две вино исчезло, вместо него появилось пиво, и я сказал, что, наверное, мне надо уехать. Он с такой сердечностью умолял меня не уезжать, что я остался, но вскоре заметил, что пива становится всё меньше и меньше, и однажды, когда я решился попросить вторую бутылку за обедом, он сказал, что пиво стоит дорого и ему не по карману. Конечно же, я придумал какую-то пристойную отговорку и как можно скорее покинул его дом. Если человек должен страдать от бедности, страдать лучше в одиночестве. Но испытывать неудобства, которые вам даруют нехотя в виде благодеяния - это крайняя степень позора. Я предпочитаю смотреть на это иначе: М., пожалевший для меня своего ничтожного пива - это просто фарс.
Оскар говорил с такой горечью и презрением, как никогда ни о ком не говорил прежде.
Я не мог ему не посочувствовать, хотя ткань, очевидно, протерлась. В этот раз он сразу же попросил у меня денег, а немного позже - просил еще и еще. Раньше он придумывал поводы - говорил, что не получил вовремя выплату, или нужно оплатить срочный счет, и тому подобное, а теперь он просто клянчил и клянчил, полагаясь на удачу. Это удручало. Он постоянно хотел денег, и всегда тратил их бездумно, как воду.
Однажды я спросил Оскара, часто ли он видится после возвращения в Париж со своим юношей-солдатом.
- Я с ним вижусь, Фрэнк, но не часто, - Оскар весело рассмеялся. - Это - комедийный фарс: чувство всегда начинается романтикой, а заканчивается - смехом, tabulae solvuntur risu, все письмена сотрет смех. Фрэнк, я столь многому его научил, что он получил звание капрала, и гувернантка влюбилась в его эполеты. Он ей верен, думаю, ему нравится в свою очередь тоже поиграть в учителя.
- Так что великая романтическая страсть пришла к столь плачевному концу?
- А ты как думал, Фрэнк? Всё, что когда-то началось, должно закончиться.
- Есть кто-то еще? - спросил я. - Или ты, наконец, стал бдагоразумен?
- Фрэнк, ну конечно же, всегда есть кто-то еще. Смена объекта - сущность страсти, благоразумие, о котором ты говоришь - всего лишь другое имя импотенции.
- Монтень утверждает, - сказал я, - что любовь возможна лишь в ранней молодости, «после окончания детства» - цитата, но это - лишь мнение француза по данному вопросу. Софокл был ближе к истине, когда назвал себя счастливым в том возрасте, который освободил его от хлыста страсти. Когда ты собираешься достичь этого умиротворения?
- Никогда, Фрэнк, надеюсь, никогда. Для меня жизнь без плотского желания не стоит того, чтобы ее жить. С возрастом человеку становится сложнее угодить, но жало наслаждения даже еще острее, чем в молодости, и намного более эгоистично.
Вот так начинаешь понимать маркиза де Сада и эту странную, кровавую историю де Реца - удовольствие, которое они получали, причиняя боль, любопытный, насыщенный адский мир жестокости...
- Как это не похоже на тебя, Оскар, - перебил его я. - Я думал, что ты никогда никому не причинил бы боль, для меня это - непростительный грех.
- Для меня - тоже, - поспешно сказал Оскар. - Умом это можно понять, но в реальности это ужасно. Я не хочу, чтобы мое удовольствие омрачила хотя бы капля боли. Это мне напомнило вот о чем: на днях я прочел ужасную книжицу, 'Le Jardin des Supplices' Октава Мирбо. Она просто ужасна, буквально пульсирует садистским наслаждением болью, но, несмотря на это, она прекрасна. Душа
