друг. Ты ведь знаешь, он вверг меня в крах, чтобы отомстить отцу, а потом бросил страдать.
И это еще - не самое худшее, Фрэнк. Я вышел из тюрьмы, исполненный решимости больше с ним не видеться. Я обещал своей несчастной жене, что больше никогда с ним не увижусь. Я его простил, но не хотел больше видеть. Я вынес слишком много страданий из-за него. Тогда он начал забрасывать меня письмами о своей любви, кричал о ней ежечасно, умолял меня приехать, говорил, что ему для счастья нужен только я, лишь один я в целом мире. Как я мог ему не поверить, как мог оставаться вдали от него? В конце концов я сдался и поехал к нему, а как только начались трудности, он набросился на меня в Неаполе, словно дикое животное, обвинял меня и оскорблял.
Мне пришлось сбежать в Париж, я потерял из-за него всё - жену и самоуважение, всё. Но я всегда думал, что он, по крайней мере, великодушен, как должно человеку с такой фамилией. Я понятия не имел, что он может быть язвительным и подлым, но теперь он стал сравнительно богат, он предпочитает транжирить деньги на жокеев, тренеров и лошадей, в которых совсем не разбирается, вместо того, чтобы вытащить меня из беды. Ведь это не слишком - попросить у него десятину, если я отдал ему всё? Почему бы тебе его не попросить?
- Я считаю, что он должен сделать то, что ты хочешь, безо всяких просьб, - признался я, - но я уверен, что мои слова не принесут никакой пользы. Когда я с ним не соглашаюсь, он начинает меня ненавидеть. Ненависть ему всегда ближе, чем сочувствие, он - сын своего отца, Оскар, и я тут ничего не могу поделать. Я не могу с ним даже поговорить об этом.
- О Фрэнк, ты должен, - сказал Оскар.
- Но, предположим, он ответит мне резко, что ты сбил его с пути истинного, и о чем тогда я смогу просить?
- Сбил с пути истинного! - возмутился Оскар. - Ты ведь в это не поверишь. Ты ведь прекрасно знаешь, что это неправда. Это он всегда вел меня, всегда доминировад, он властный, словно Цезарь. Это он был инициатором наших отношений, он пришел ко мне в Лондоне, когда я не хотел его видеть, или, точнее, хотел, но боялся. Сначала я боялся того, куда это может завести, избегал его: меня ужасала его отчаянная аристократическая спесь, страшная гордыня, властный характер. Но он приехал в Лондон и прислал мне записку с просьбой прийти, сказал, что сам придет ко мне, если я не приду к нему. Я начал думать, что смогу его урезонить, но это было невозможно. Когда я сказал ему, что нам следует быть очень осторожными, потому что боялся того, что может произойти, он просто посмеялся над моими страхами и начал меня подбадривать. Он знал, что его наказать никогда не посмеют - он состоит в родстве с половиной пэров Англии, а что будет со мной, ему было всё равно...
Это он повел меня на улицы, познакомил с мужчинами-проститутками Лондона. С начала до конца он толкал меня, словно Эструс, о котором писали древние греки - он толкал людей с несчастной судьбой к катастрофе.
А теперь он говорит, что ничего мне не должен, что я не имею права чего-то требовать - я, который отдавал ему, не считая. Он говорит, что все эти деньги нужны ему для себя - он хочет выигрывать скачки и писать стихи. Фрэнк, миленькие стишки, которые он считает поэзией.
Он разрушил мою душу и тело, а теперь ставит себя на чашу весов и заявляет, что весит больше, чем я. Да, Фрэнк, так и есть: намедни он сказал мне, что я - не поэт, не настоящий поэт, и что он, Альфред Дуглас, более велик, чем Оскар Уайльд.
- Я не очень много сделал в этом мире, - с жаром продолжил Оскар. - Мне это известно лучше, чем кому-либо другому. Я не сделал и четверти того, что должен был сделать, но всё же я создал произведения, которые мир не забудет, вряд ли забудет. Если весь род Дугласов от его основания и все их достижения собрать воедино и бросить на чашу весов, в сравнении с моими достижениями они будут весить, как пыль. Но всё равно, Фрэнк, он оскорблял меня, стыдил, поносил...Он сломал меня - меня сломал человек, которого я любил, мое сердце томится в груди хладным грузом..., - Оскар встал и отошел в сторону, по его щекам бежали слёзы.
- Не принимай это столь близко к сердцу, - сказал я, подойдя к нему через минуту-две. - В потере любви я помочь не в силах, но примерно сотня в год - это немного, я позабочусь, чтобы ты получал эту сумму ежегодно.
- О Фрэнк, дело не деньгах. Меня убивает его отвержение, оскорбления, ненависть, тот факт, что я разрушил свою жизнь ради человека, который никого не любит, который бросает мне подачки - я словно вымазался в грязи...
Когда-то я считал себя хозяином своей жизни, властелином своей судьбы, думал, что могу делать, что хочу, и всегда добьюсь успеха. Я был коронованным королем, пока не встретил его, а теперь я - изгнанник, презираемый изгой.
Я потерял путеводную нить в жизни, прохожие презирают меня, а человек, которого я любил, хлещет меня кнутом оскорблений и презрения. История не знает примеров такого предательства, никаких параллелей. Со мною покончено. Всё со мной теперь кончено - всё! Я надеюсь, что конец придет быстро, - и Оскар отошел к окну, слёзы лились рекой.
ГЛАВА XXVI
Но через день-два тучи рассеялись, и солнце сияло столь же ярко, как всегда. Оскар не мог долго пребывать в угнетенном настроении: он по-детски радовался жизни и всем ее событиям. Когда я оставил его в Париже примерно через неделю, в разгар лета, он был полон радости и юмора, говорил столь же ярко, как всегда, с оттенком цинизма, который придавал его остротам пикантности. Вскоре после моего прибытия в Лондон он написал мне письмо, сообщил, что заболел, написал, что я на самом деле должен выслать ему деньги. Я уже заплатил ему больше той суммы, которую по нашему уговору должен был заплатить за сценарий пьесы, я был в тяжелом положении, ничего хорошего. У меня был хронический бронхит, который
