любимой женщины.
Из этой беседы я понял очень важную вещь — оба эти интеллигента не хотели иметь ни семьи, ни детей. Этого же не хотела и лесбиянка Галя Кузнецова. Во время нашего разговора она, кстати, была еще жива и доживала свой век на крохи, перепадавшие ей в системе обслуживания ООН. Там, пока был цел СССР, всегда кормили такие человеческие обломки — авось понадобятся на всякий случай.
Насчет живучести СССР ошибались — на поверку он оказался огромной армией алчных номенклатурных воров в погонах и без погон. Всегда были страшны рожи на мавзолее, но теперь среди самых богатых людей страны появились физиономии чисто апокалиптические, взглянешь — вздрогнешь. Я почти перестал смотреть телевизор: сплошной поток кровавого насилия и высокопоставленной шпаны носит тотальный характер.
В современном эрэфовском безвременье, при полном одичании и безмозглости населения, возможно абсолютно все. И больше всего попахивает новой Мариной Мнишек с новым «воренком». Великая княгиня Мария Владимировна Романо-ва-Гогенцоллерн, разведенная жена принца Прусского и мать его сына, тоже претендента на два имперских престола, дама телом массивная, подвижная, чернявая, разбитная, которая была бы идеальной хозяйкой бара где-нибудь на юге Германии или около Одессы, — тоже не прочь поцарствовать. Она особа симпатичная, ловкая, умеет с мужиками поговорить. А вот ее мать — оплывшая старуха, княгиня Багратион-Мухранская-Романова — дама со страшенной политической биографией. Ее папаша, проигравшийся армейский офицер князек Георгий Багратион-Мухранский, женился на дочери богатого тифлисского еврея Золотницкого, и от этого брака родилась дочь Леонида, толстенная девица с пальцами, как сосиски. Оказавшись в Европе, она вышла замуж за еврейского банкира Кирби, человека, близкого банкиру Якову Шиффу, наставнику Льва Троцкого. И вместе с Шиффом он продавал барахлишко убитых Романовых. Потом Леониду Георгиевну вербует ОГПУ, и Кирби, узнав об этом, разводится, а Леонида Георгиевна охмуряет Великого князя Владимира Кирилловича, чахлого, худенького и слабохарактерного. И у них рождается нынешняя Мария Владимировна, дама-танк, у которой, кстати, красивые романовские глаза при очень южном подвижном теле.
Андреев всю жизнь, до последнего дня, был иделистом и мечтателем. Он так и умер, ничего не поняв. Да это для него и к лучшему — он смотрел на мир, как кроткий ручной олень, не знающий, что к обеду его зажарят. Ну и зажарили — его самке он нужен был мертвым, а не живым: Алла Александровна чувствовала себя еще в силе и собиралась замуж за какого-то профессора, а тут очень больной, разбитый инфарктом человек. Она была ловкая и разнузданная вдова поэта, от ее имени можно было легко манипулировать его мертвым телом.
В моем сердце всегда, кроме прочего зверья, жил зверь-вещун, и, прислушавшись к нему, я понял, что поэта очень быстро уморят. Ни на отпевание в храм, ни на похороны я не пошел. Мне эта лагерная подстилка Алла Александровна, жуткая потусторонняя смесь латышки, цыганки, дворянки и еврейки, с косящим сатанинским взглядом и маленькими козьими грудками всегда казалась полузверем, приведенным из дикого прибалтийского леса, где ведьмы обмазывали себе груди кровью жертвенных животных, медом диких пчел и мужским семенем.
Такие женские существа следовало бы селить в приморских городах, где они обслуживали бы целые изголодавшиеся корабельные команды, а не трудились бы в кабинетах поэтов и мастерских художников. Странная все-таки судьба была у Даниила Леонидовича — лагерные сидельцы его прекрасно информировали о том, с какой яростью его супруга предавалась разврату с лагерной охраной и ею все брезговали как сексуально бесноватой. И, тем не менее, он радостно с ней встретился и вскоре умер от излишних сексуальных эксцессов, о нежелательности которых его предупреждали врачи. Об этом я говорил и с Сосинским, и с его братом Вадимом, который только развел руками и сказал: «Это профессионалка». И добавил: «Брат и сестра Даниила от второй, еврейской, жены нашего отца хотели вывезти его на длительное лечение в Англию, но для КГБ это было, по-видимому, нежелательно — они боялись появления Андреева на Западе, где он мог бы сыграть значительную роль. И Алла Александровна сработала им на руку».
Фактически издав Андреева в России, а не на Западе, его идеологически обезвредили. Возьмусь, однако, за пожелтевшие страницы «Розы мира». Я очень не люблю рецептировать чужие книги: человек написал — и ладно. Другое дело — взять чужую сырую рукопись и дописать ее так, чтобы автор не понял, что именно написал он, а что я. Это забавное занятие. Все, что написано в перестроечный период, в эпоху гласности и ельцинской революции и тем более позднее, чудовищно пожелтело не только в прямом смысле. Было когда-то выражение, аналогичное «желтой прессе», — «рептильная пресса», происходящее от творчества змей, ящериц, крокодилов, жаб, саламандр и прочих земноводных журналистов из болотной жижи. В одной из моих комнат лежат несистематизированные пожелтевшие стопы всех скандальных изданий эпохи Горбачева, когда все назревало и чудились варианты. Эти газеты и журналы, которые тогда читали, буквально трясясь, оказались желтой липой и обманом. Взять издания 1905 года. Тогда прослойки и сословия общества боролись за свои финансовые и экономические права: крестьянам была нужна земля, рабочим — улучшение условий труда, интеллигенции — свобода печати и т. д. Или возьмем издания 1917–1920 годов. Также реальная борьба за экономические интересы классов. В каждом регионе — особые, неповторимые, с огромным накалом страстей. Потом все захватили большевики, и на восемьдесят лет воцарилась гробовая тишина. Обрывки той прессы я всю жизнь собирал в особые папки й ценил на вес золота. И тут вдруг плешивый ставропольский воришка (кликуха «Конверт» — взятки брал в конвертах) объявляет о конце советской власти. Я начинаю, как старая архивная крыса, все выписывать и собирать. И оказывается — все пусто! Землю крестьянам не отдают, казакам тоже, нет даже намека на реституцию, хотя бы крошки какие-нибудь дали лавочникам, мещанам и капиталистам. Кое-что можно вернуть и помещикам, хотя именно наш дворянский класс своим вековым экономическим эгоизмом довел страну до национальной и расовой катастрофы.
Когда я сегодня смотрю на портреты холеных дворянских самочек, у меня в штанах ничего не шевелится (и не по причине возраста), а шевелятся в голове всякие поганые мыслишки вроде: «Обожрались, сучки, отъели гузна, а потом драпали в Константинополь, и генерал Яша (Слащев) со своими юнкерами спасали ваши задницы от красноармейских штыков. Недаром Слащев издал свой знаменитый приказ: «Тыловая сволочь, можете снова распаковывать чемоданы, я в очередной раз спас для вас Крым». Это только в песенке ресторанного жулика и барда Звездинского пелось про поручика Голицына и корнета Оболенского. В армии Корнилова не было
