Шкуро. Краснов был такой же германофил, как и дядя, и они пригласили на Дон кайзеровские войска для совместной борьбы с большевиками. Как-то так получилось, что проблема фашизма с его религиозной архаикой очень близка и самому Андрееву, и Коваленскому, и членам нашей семьи, да и сам я мальчишкой очень хорошо помню части вермахта и в Тарусе, и в Поленово. Я всю жизнь интересовался национал-социализмом и все старался понять, что же именно меня в нем интересует. Конечно же, не пучеглазый ефрейтор и то, как он погубил свою армию в России и перебил и перевешал массу славян и евреев. Потом я понял, что меня привлекало в этой кровавой неприятной истории, — скомпрометированная и проваленная идея сохранить Европу как европейское обиталище, не допустив туда мусульман и монголоидов. Эту же задачу долго пыталась решить Россия, но сама монголозировалась и стала одиозной антиевропейской страной. Угроза мусульманизации и монголоизации висит сейчас и над остатками России, и над Европой, недаром на въезде в Берлин уличные хулиганы и стеномараки написали: «Вас приветствует турецкий город Берлин!»
Белое движение было идеологически совершенно бесплодным — ну, поймать большевиков, перевешать их, собрать Учредительное собрание, избрать новую, желательно двухпалатную, Думу, справедливо переделить землю, учредить некую западного типа демократию, продолжить войну с немцами, взять Берлин, войти в Версальский заговор, захватить Дарданеллы и Константинополь. Наши всякие Алексеи Толстые, Бунины, Чириковы, двуполые Мережковские-Ропшины и другие им подобные, оказалось, умели только шипеть, как прокисшее пиво: ни одной национальной сверхидеи, способной хоть как-то сплотить культурную Россию. О некультурной России я и говорить не буду — это чисто грабительская стихия. Русские крестьянские массы вообще не имели никакой идеологии: жечь имения, убивать помещиков, колоть офицеров и т. д. — вот и вся их программа. Крестьянство не пожалело своих хозяйственных и зажиточных собратьев, так называемых кулаков, и разорило их не хуже помещиков. Города и заводы русские крестьяне всегда рассматривали как объект для грабежей и поджогов. Всю революцию в деревни шли обозы и телеги с награбленным имуществом городских обывателей. Сейчас, при втором, «советском», разгроме цивилизации на евразийской равнине население громит советскую промышленность, всюду выламывая алюминий и медь. Без электричества остаются целые районы, а на проводах висят обгорелые трупы людей с зажатыми в кулаках кусачками. Были проданы в Китай на металлолом совершенно новые заводы, купленные за границей и не успевшие еще поработать; некоторые продавали, даже не распечатав ящики с оборудованием. Кое-как еще теплится ВПК, но комплектующих уже нет. Недавно продали под склад фаллоимитаторов завод, производивший микроподшипники для стратегических ракет. И что еще хлеще — чуть не упал самолет самого Путина, так как запчасти к нему делали в кустарной мастерской, а завод продали на металлолом.
Варваризация в современной Совдепии носит повсеместный характер: закрываются исследовательские институты, на глазах гибнут целые направления науки, безнадежно падает уровень образования. В какой-то степени продолжает развиваться только наука о книгах и писателях — какой-то разгул и шабаш литературоведения. Новых писательских имен нет — есть только хорошо адаптированные жанры. Недолгая великая предреволюционная литература была во многом интересна беспощадным социальным анализом, который теперь вообще выветрился и стал полностью запрещен. Ну а при таких запретах ничего толкового не напишешь, надо оглядываться за плечо хуже, чем при большевиках.
Вот это действительно прискорбно: оказалось, что русского народа со времен крепостного 18 века вообще нет. Есть, а вернее — были отдельные этнические образования, которые объединяло только желание выть под гармошку свои заунывные песни и совместно грабить чужую собственность. Разграбят что-нибудь, выпьют ведра самогона, повоют песни и разбредутся по своим норам сажать картошку и огурцы. Потом они насильственно собираются новыми империями в колонны и гонятся куда-то на убой. Там, перебив большое число восточ-но- и западноевропейских народов, перевешав их интеллигенцию, скопища племен перли назад в свои болота и там в грязи размножались и порождали новые толпы солдат и рабов. Так было и при Александре I, и при Николае I, и при Николае И, и при Ленине, и при Сталине, и при Хрущеве. А мы, дворяне, до 1917 года со шпагами в руках вели эти скопища на поля Европы. Что забыли орды диких славян в Китае и Корее с их каменными водопроводами и канализацией со времен средних веков и зачем их туда привел бездарный генерал Куропаткин?
За годы советский власти русское простонародье засрало и превратило в сортиры большинство своих храмов. Я помню, как бродил с отточенным, как топор, альпенштоком и острыми кинжалами по Хевсуретии вдоль грузинской дороги и часто встречал разрушенные базилики и часовни из сланца. Внутри было чисто, лежали сухие цветы, бычьи рога, обломки серебряных кинжальных ножен, на алтарях — засохший хлеб и оплывшие старые свечи. Никаких осквернений — запущенные ветхие пристанища Бога. А вот куда бы ни приходили советско-русские скопища простонародья, свою деятельность они сразу начинали со зверского изнасилования женщин и осквернения храмов любых божеств. В Германии Красная армия изнасиловала более полутора миллионов немок, загадила все католические церкви, и даже на мраморном надгробии Эммануила Канта в Кенигсбергском соборе кто-то вырубил зубилом: «Правильно тебя е*** Ленин!»
Неоскверненные старообрядческие часовни я встречал только в Карелии, где население целиком бежало от финнов. В своих одиноких скитаниях я частенько ночевал в них, предварительно очистив березовым веником полы от засохших листьев и узенькие, как бойницы, рубленые окошечки от обломков птичьих гнезд. Один раз я нашел в такой часовенке тело мертвого старика-охотника, усохшего, как мумия. Я вырыл ему в песке кинжалом неглубокую могилу и завалил ее от лис и енотов огромными валунами. В часовню хищники почему-то не вошли и тело не тронули. Но когда я ночевал там, куницы, хорьки и лисицы забегали в помещение и смотрели на меня и даже иногда обнюхивали. До сих пор помню их черные глазки и мокренькие носы.
Большевистский Тургенев — разрешенный советами писатель Михаил Михайлович Пришвин. Его низкорослая русоволосая толстая дура-жена держала одно время на Арбате масонскую ложу, где собирались лубянские провокаторы. До революции Пришвин написал о русском Севере хорошую книгу «В краю непуганых птиц». Он тогда жил в Дорогобужском уезде Смоленской губернии, был женат на старообрядке и имел от нее детей. В революцию Пришвин бросил семью и бежал в Москву к масонской толстожопой дуре, переписывавшей его рассказы о перепелках и кротах. Бывшая жена и дети голодали, питаясь корнями и лесными орехами.
Сестра моей бабки по матери работала главным врачом дорогобужской земской больницы, и Пришвин — бородатый, в болотных сапогах — приходил
