собрат по разуму встретил в коридоре и предложил: скажи «гутен морген!». Сказал. А теперь скажи «гутен таг!». Сказал. Тут же производится стихосложение: «Хлоп по морде — вот ТАК-ТАК!» Слово подкрепляется делом. Во мне впервые в жизни пробуждается зверь, и меня оттаскивают от порядком потрепанного обидчика взрослые.
В последующие дни открытие постепенно обрастает сознанием, что в этом мире сильный всегда обижает слабого, что это мне решительно не нравится и что я предпочел бы жить в ином, более мирном мире, куда потом годами буду отыскивать дорогу.
Первой песней, услышанной мною в том же коридоре и запомнившейся на всю жизнь, была:
Чемберлен, старый хрен!
Все грозит, паразит!
А мы тоже маху не дадим, эх!
Чемберлену в нос дадим!
Самое смешное, что в четыре года я досконально знал, кто такой Чемберлен, как он выглядит в натуре и карикатуре на газетной полосе, какой это лютый враг (буржуй же!) и как здорово дать ему по носу. За что именно — неважно. Словом, был знаком с ним короче, чем с собственными родителями.
А когда чуть позже шел со своими сверстниками-детсадовцами на прогулку в Тимирязевский парк, мы пели хором вместе со взрослыми:
Нас побить, побить хотели.
Нас побить пыталися.
А мы тоже не сидели — того дожидалися.
У китайцев генералы — все вояки смелые:
На рабочие кварталы прут как очумелые…
Цитирую все это по памяти. Надо же! За семьдесят лет забыто почти все разумное, доброе, вечное, а такая вот ахинея (думаю, что-нибудь из Демьяна Бедного или аналогичных титанов мысли) врезалась в память на всю жизнь. Уверен, что в те же секунды где-то на окраине Берлина нечто подобное исполнялось такими же четырехлетними карапузами не на русском, а на немецком языке. Причем в разных группах — в коммунистическом и национал-социалистском вариантах. Много позже узнал, что, оказывается, это было не пение, а оболванивание с детства — обязательная процедура всякой тоталитарной организации общества.
* * *
Стремление нагадить, напакостить, навредить, сделать больно слабейшему если не физически, то хотя бы морально, составляло основное содержание жизни моих первых сверстников. Все это детально описано в «Очерках Бурсы» Н. Помяловского. И было бы грубой ошибкой полагать, будто плевок бурсака в кадушку с капустой на обед для всех или поджигание бумаги меж пальцев ног у спящего, чтобы он закричал от боли возможно громче, имели место только в XIX веке и только в данном учебном заведении.
Тысячу лет от этих особенностей русского характера спасала семья. Все до единого дети и подростки целый день крутились возле родителей, а когда временами сходились вместе — были под бдительным оком множества родственников. В городе семья начала разваливаться. И на ее развалинах стала возникать гигантская вселенская Бурса. В описываемые времена этот процесс только начинался, семейные устои были еще относительно крепки и сдерживали «бурсуацию» подрастающего поколения.
Поначалу от сегодняшнего чисто уголовного беспредела в звериных детских, подростковых и молодежных компаниях спасало то, что родители еще не совсем предали своих детей, бросив их на произвол дошкольных и школьных учреждений. Большая часть нашего времени все еще проходила под контролем либо непосредственно родителей, либо воспитателей детсада. Да к тому же не дремал Женсовет «Московского корпуса», в который, как мы говорили, входила и моя мать.
Женсовет организовал уйму взрослых и детских кружков. Я запомнил только один из них, где надо было долго выслушивать какую-то непонятную чушь, прежде чем на тебя сваливалось сказочное счастье. Ты спускался вместе со взрослыми в подвал, смотрел, как они надевают и снимают противогазы, а потом ложатся на топчаны и стреляют из малокалиберки в мишени. Потом тебе дают подержать ружье, тоже лечь и прицелиться, а иногда даже спустить курок (понятно, вхолостую). Несколько раз, уже во втором-третьем классе, доводилось даже стрельнуть — под надзором взрослых, разумеется. Может ли быть большее счастье у Настоящего Мужчины?
Кроме того, была нанята учительница музыки, которая несколько лет чуть не по часу в день пыталась сделать из множества бездарей виртуозов игры на фортепьяно. А ведь к ее уроку надо было еще целый час готовиться с матерью! И сколько миллионов родителей на свете по сию пору годами понапрасну изнуряют свое потомство музыкальной пыткой, выдержать которую по силам только таланту. Или, в крайнем случае, гению.
Наконец, обыденное безумство родителей, как правило, выливается в «Полонез» из оперы «Евгений Онегин» Чайковского. Для чего матери неделями шьют гусарские мундирчики или, соответственно, бальные платья для будущих танцоров. А их пяти-шестилетние мученики все те же недели каждый день чуть не по часу репетируют проклятый полонез с опостылевшими друг другу дамами и кавалерами.
И все это лишь для того, чтобы в один не особенно прекрасный вечер их впихнули в автобус, привезли в клуб газеты «Правда», наспех переодели в мундирчики и декольте, наконец, ровно три минуты заставили дефилировать перед восхищенными родителями под их бурную овацию. Кто бы мог подумать, что именно такие мучения целый год за три минуты хождения по сцене как раз и составляют жизнь актера?!
И ни родители, ни их отпрыски не понимали, что своими кружками и «полонезами» они как бы инстинктивно отдаляют складывание звериных стай, которые возникают на теле умирающей семьи. Поэтому начинающаяся дошкольная «дедовщина» долгое время носила смягченный характер сравнительно редких и не особенно жестоких случаев насилия.
Хуже стало обстоять дело в школе, где ребенок на полдня отрывался от родителей и воспитателей, скучивался в классах по сорок и более бездушных душ в каждом. На переменках, перед уроками и после уроков за всеми не уследишь. Тут же, как бы автоматически — в полном соответствии с законами звериной стаи, — начинают быстро ранжироваться физическая сила и наглость. То есть определяется, кто «пахан», кто «шестерки», кто «опущенные». Точнее, кто «волк», а кто «ягненок». В каждом школьном классе!
Я был не из последних по физической силе и умению постоять за себя, но, в силу неуместной здесь мягкости характера, совершенно лишен агрессивности, наглости. Стало быть, мне выпадала жуткая судьба — стать либо предметом постоянных издевательств, либо затравленным постоянными побоями при сопротивлении. В таких случаях родители обычно переводят своего несчастного ребенка в другую школу или пытаются выйти из положения с помощью экстерната. Но в то время последний вариант был почти невозможен. Во всяком случае, для моих родителей.
Меня спасла дружба с Вовкой К. — моим соседом по «корпусу».
