предложили новое понимание достоинства: если раньше элиты презирали их как невежественных и неспособных к изысканным манерам, то теперь каждый, став благочестивым, мог быть идеальным мусульманином. Устранение чужеродного влияния стало новым страстным увлечением, целью жизни, образцом, которому следовал фундаментализм повсюду. Многие из этих интеллектуалов были блестящими учеными и смелыми людьми с высокими идеалами, которым и не снилась та кровавая баня, что случится вследствие их учений о различиях между религиями. Но некоторые считали, что во имя истины стоит пролить кровь.
Возможен ли какой-либо ответ на нетерпимость, возникающую из-за того, что люди защищаются, подчеркивая свою самобытность? Наиболее интересные эксперименты с целью выяснения этого провел Махатма Ганди (1869–1948), и они имеют большое значение далеко за пределами индийской истории. Он считал, чтобы быть толерантным, обычному человеку нужно сначала обрести достаточную силу духа, а это означает бесстрашие. В детстве он очень боялся темноты, воров, призраков и змей; в юности он был застенчив; когда друг отвел его в бордель, он потерял дар речи и перестал двигаться. Вся его смелость была результатом решимости преодолеть свою слабость, которая беспрестанно его тревожила. Его целью стало обретение мира внутри себя, и он думал, что сможет этого достичь, дав возможность другим тоже его найти: гармония между людьми и сообществами может возникнуть только благодаря какому-нибудь лекарству от внутренней тревоги. Такое решение означало сделать из политики психологическое приключение, зависящее не от лидера, а от усилий каждого гражданина. Вместо того чтобы обвинять других в своем недовольстве, следует изменить собственное поведение, а личный пример – лучший способ оказать влияние на жизнь общества.
Он открыто говорил о своей личной жизни, признавая личные трудности, обсуждая недовольство жены его отказом от обычных домашних удобств, его настойчивым требованием, чтобы они жили как можно проще, чтобы все богатство сверх необходимого для удовлетворения основных потребностей передавалось в трастовый фонд, из которого выплачивались пособия. Его сыновья возмущались тем, что он пренебрегал ими, чего он не отрицал, настаивая, что любить нужно не только родственников, а каждого, с кем можно установить близость: он насчитал у себя не менее 150 человек таких «родственников». Культивирование «товарищеских чувств», личной дружбы казалось ему способом преодоления религиозных, национальных и классовых барьеров. Любовь должна выражаться прежде всего в служении, в том, чтобы забыть о своих корыстных интересах и посвятить себя другим.
В экспериментальных деревнях он пытался реализовать эти идеи на практике. К большому разочарованию многих индусов, он сделал участниками эксперимента и неприкасаемых – касту, которой все избегали. Его тоже воспитывали так, чтобы он держал их на расстоянии, оставлял им грязную работу вроде уборки туалетов, но здесь он настоял на том, чтобы мыть туалеты самому и чтобы жена делала то же самое. Каждый день он посвящал час грязной работе в больнице. Только так, по его мнению, можно было убрать старые барьеры между людьми.
Однако дружить со всеми было непросто, тем более что Ганди не был общительным человеком в общепринятом понимании. У него не было равных ему друзей: Неру был для него как сын, Гохале [28] – как отец. Именно среди зрелых женщин, помогавших ему в работе, он нашел более широкую эмоциональную поддержку, в которой так нуждался. Это не рядовой факт. Хотя его взгляды на женщин были старомодны и он считал, что идеал женщины – это верная жена, в дружбе с этими женщинами он обнаружил, насколько больше они могут дать, не считая при этом, что дружба между двумя полами может стать основой общества нового типа. Одну из своих подруг он называл Идиоткой, а она его – Тираном; тем не менее он выслушивал ее, но слышал лишь часть того, что она говорит.
Ганди не хотел отменять все традиционные различия. Он не надеялся, что христиане или мусульмане в конечном счете увидят, что индуизм – высшая из религий. По его мнению, все религии имеют свои достоинства и недостатки. Проповедование их не сделало мир лучше, потому что большинство людей не соблюдают заповедей своей религии должным образом. Он не желал обращать других в свою веру, а призывал каждого стремиться следовать учению о милосердии той религии, к которой он принадлежит. Истина многогранна, не было необходимости упрощать ее до единого вероучения. Это означало, что он не сделал ничего, чтобы противостоять фанатикам, которые относились к отдельным религиям как к шорам.
Он продемонстрировал, что один человек может в мгновение изменить поведение 600 миллионов, что может произойти что-то похожее на чудо. Когда в 1947 году мусульман, бежавших в Пакистан, вырезали «поездами» (его комментарий звучал так: «Мы превратились почти в зверей»), когда мусульмане ответили местью, когда в Калькутте вспыхнули беспорядки, а новости о зверствах привели к новым злодеяниям, индус Ганди поселился в мусульманском квартале, в доме мусульманина, не охраняемом полицией, сделав символический жест бесстрашия и примирения. Не прошло и нескольких часов, как мусульмане и индусы обнимались друг с другом и даже молились вместе в храмах и мечетях друг друга. Затем беспорядки возобновились. Ганди объявил голодовку, заявив, что не прервет ее до тех пор, пока к людям не вернется здравомыслие. Насилие снова прекратилось, и люди начали протягивать друг другу руки. Вице-король Маунтбаттен сказал: «Силой морального убеждения он сумел добиться того, что с большим трудом могли бы силой сделать четыре дивизии». Но он добился этого лишь на короткий период. Толпа, несмотря на предрассудки, была глубоко тронута его готовностью пожертвовать своей жизнью ради мира. Однако вскоре ненависть возобновилась.
Ганди одновременно добился успеха и потерпел неудачу. Ему удалось показать, что враждебность можно преодолеть. Но его успех, пусть и реальный, был лишь временным, потому что глубокие причины враждебности никто не решал. Ему это не удалось, потому что он так и не понял мусульман до конца. Люди, говорил он, все одинаковы, душа каждого – часть вселенской души, терпимость ко всем казалась ему естественной. Однако его опыт показал, что всеобщая добрая воля и «чувство товарищества» по отношению ко всему человечеству могут быть затоплены внезапными волнами негодования. В его экспериментальных деревнях ссоры и недопонимание возникали постоянно. Если бы он прожил 120 лет (а он думал, что сможет столько прожить при своей скромной, а иногда и странной диете – одно время он думал, что сможет выжить, питаясь только лишь фруктами), он мог бы уделять меньше внимания учению о доброй воле и больше – налаживанию отношений с отдельными людьми, проявлял бы интерес к убеждениям и образу мышления других людей. Сам он всегда проявлял заботу о здоровье и семьях тех, с кем знакомился, но не очень старался понять их психологию.
Скорее, он был убежден, что можно пристыдить людей и заставить их проявлять больше щедрости. Он позволил британской армии избить его и посадить в тюрьму, не оказав никакого сопротивления. Голодая, он призывал их убить его. Его готовность принять мученическую смерть, безусловно, деморализовала британцев. Но он ошибался, полагая, что солдаты не будут избивать невинных людей: многие, наоборот, думали, что поступают с индийцами «так, как они того заслуживают». Вице-король фельдмаршал Уэйвелл, веривший в силу и традиционную политику, не обладал достаточным воображением, чтобы интересоваться изменением правил политики или войны, как предлагал Ганди: «Это злобный старый политик, – писал он, – несмотря на все его ханжеские речи, я уверен, в его замыслах нет мягкости». Однако Ганди тоже не понимал своих оппонентов. То, что людям может нравиться вести себя дурно, было для него непостижимо и невероятно. Убежденный, что ссоры в конечном счете возникают из-за недопонимания и что дружеская дискуссия может разрешить все проблемы, претендуя на роль «переводчика», он никогда не вел по-настоящему дружеской беседы с лидером мусульман Индии Мухаммадом Али Джинной (1876–1948), основателем исламского Пакистана, «Земли чистых».
Эти двое мужчин начинали как политические соперники в одной партии Конгресса. Ганди никогда не понимал,
