бумажные, крошливые от времени обои, окна в двойной деревянной раме, сквозь которые гуляет сквозняк. Прозрачный до невесомости тюль. И вид — не на воду, а на проржавелые листы крыш, сплошь в заплатках. Но вода такая близкая, а потому невольно ощущаешь кончиками пальцев, отголоском мыслей: вот она бьется в стены. И настолько здесь свежо, свободно и легко, что те растворяются, стоит закрыть глаза…
Комнату заполнял ритмичный звук, похожий на стук сталкивающихся деревянных бусин: стук… тук…тук…
Это щелкали часы. Уйма всевозможных часов ютилась по углам и стояла на виду: настольные, настенные и напольные; будильники; башенные, обычные круглые, с маятником и кукушками, с боем; наручные с ремешками; секундомеры на длинных цепочках. Вместе они издавали почти непрерывное стрекотание.
Возле окна за письменный столом, спиной ко мне, сидела очень худая и прямая женщина. Седые волосы, уложенные невесомой «корзиночкой», едва прикрывали голый, весь в пятнах старческой пигментации, череп. Острые лопатки выпирали под тонкой старомодной ночнушкой. Незнакомка писала, нависнув над чистым листом бумаги. В левой руке она держала простую шариковую ручку, в правой — карандаш. Ими хозяйка спальни методично выводила — обеими руками сразу — непонятный шифр.
Не смея поддаваться чарам новой комнаты, я осторожно подошла к женщине и встала у нее за спиной, взглянула поверх плеча на пляшущий числовой ряд.
Два… Две шестерки… Четыре…
— Двадцать шесть… Шестьдесят четыре… — машинально негромко произнесла я.
Женщина не обернулась. Не почувствовала чужого присутствия или не придала ему значения. Ее лицо с мелкими скупыми чертами можно было назвать детским, если б не морщины, обильно стягивающие его в уголках губ и возле глаз. Желтоватые, как у новорожденного птенца, веки почти смыкались. Ресницы дрожали, в то время как руки продолжали с нажимом царапать последовательность цифр — вразнобой, каждая сама по себе, и это гипнотическое шевеление завораживало и пугало одновременно.
Восемь… Один… Три… Пять… Восемь…
Часы громко тикали, и я не сразу заметила, что женщина говорит.
— Время… Время… Время… — повторяла худая незнакомка себе под нос снова и снова, и голос ее сливался с мерным тиканьем стрелок. — Текло… Утекло… Потекло…
Кожа на запястьях походила на хрупкий пергамент. Пальцы тряслись от напряжения и сосредоточенности. На виске вздулась пульсирующая жилка. Исписав лист, женщина не глядя отбросила его прочь — тот спланировал на кучу других листов, в беспорядке валявшихся вокруг, — и зашарила по краю стола в поиске нового.
Я присела на корточки и подняла бумажку.
Густо накорябанные числа смешивались, наползали друг на друга, но в них все так же отчетливо виднелся один повторяющийся ряд.
8–1–3–5–8–2–6–6–4
Что бы он мог значить? Да и важно ли это? Мелькнула мысль: «Пора выбираться. Вряд ли Василиса пошла сюда».
Распрямляясь, я случайно задела боком угол массивного комода. Пузатый будильник рядом с фигуркой балерины покачнулся и, не удержав равновесие, скользнул за край и грохнулся об пол, с дребезжанием рассыпавшись на части. Звонкие чаши, пружины и шестеренки покатились вдоль паркетин. Стрелка с тонким звуком отскочила под тумбочку. Осколки стеклянного циферблата разлетелись под ногами.
Старуха-девочка резко обернулась. Но меня не увидела. Взгляд ее приковал будильник.
— Время! — истошно завопила она, страшно вытаращив глаза. — Время! И стекло! Истекло! Время-и-стекло!..
За дверью комнаты послышались быстрые шаги: кто-то торопливо приближался к спальне. Я услышала встревоженный, но вместе с тем властный голос: «Тетя Зин, что у вас?» — и с удивлением различила в нем знакомые мамины нотки. «Теть Зин… Ба!.. Она что-то разбила, помоги мне!..»
Не оборачиваясь, я шарахнулась в сторону. В спину уперлась раскрытая дверца шкафа. Не сводя глаза с лица безумной старухи, забралась в пахнущие хозяйственным мылом халаты и платья, задернула их подобно шторам и захлопнула дверцу.
— Нужно запустить Время! — прокричала незнакомка вслед, тряся перед собой листом с криво нацарапанными цифрами. Тут в комнату ворвались шаги…
…Меня тихонько тронули за плечо. Я задохнулась в беззвучном крике и дернулась, намереваясь что есть силы двинуть невидимке локтем.
— Это я… Все хорошо.
Я обернулась. Душный запах гари полез в нос, глаза защипало.
Мы стояли в тесном закутке возле декоративного подиума. Стены и потолок клуба освещали сотни крошечных ламп и гирлянд. Сияние растворялось в плотном облаке сизого дыма, который окутывал клуб. В нем едва ли удавалось разглядеть что-то дальше трех метров.
Вокруг кричали и суетились, толкались к выходу, ломясь толпой под сорванный и отброшенный прочь бархатный полог, но звуки долетали с трудом, точно пробиваясь через двойную стеклянную загородку. Музыка звенела где-то в вышине, неуместно торжественная и бравурная.
Вася притянул меня за плечи вниз, заставив присесть. Возле пола дышалось полегче. Я прижала к лицу рукав платья, вдохнула сквозь накрахмаленные кружева и полупрозрачный муслин.
— Где все?
— Выбираются, — прокашлял он. В отблесках огня Васино лицо выглядело нездорово жарким. По синему камзолу с белой манишкой и воротником-стойкой я угадала в нем Кролика из «Алисы», беспокойного проводника между мирами. — Быстрее за мной.
Вася развернулся и на четвереньках пополз к выходу.
С декораций, изображавших каменную скалу, пламя перекинулось на стену и уже стремительно пожирало потолочные коммуникации. Чарующая магия таинственной пещеры исчезла. Теперь это было подземелье разъяренного дракона. Воздух дрожал жарким маревом. В проходе валялись опрокинутые барные стулья.
На секунду я замешкалась. Непонимание и ужас гулко клокотали в горле. Пульс заходился сумасшедшей чечеткой. Вася оглянулся через плечо, уставился непонимающе. Я отрицательно помотала головой:
— Я не могу. Василиска. Надо ее найти.
Лицо Васи странно двоилось перед глазами. Я снова закашлялась. Казалось, вместо воздуха в легкие лезет толченый уголь.
— Разве она тут? — удивился Вася.
Над головой послышался надсадный хруст. Вася толкнул меня в сторону, и тут же на место, где я сидела мгновение назад, упала полыхающая звезда размером с детский батут. Я вскрикнула.
— Я шел за тобой. Никого здесь нет! Уходим!
Он вскочил, зажимая рот и нос рукавом. Времени, чтобы ползти, больше не оставалось, и Вася буквально потащил меня прочь.
— Стой! Ты не понимаешь!
— Марго!
Он схватил меня за руку, но я извернулась и отскочила. В последний раз бросила взгляд вокруг себя. Что-то не так. Других дверей, куда могла бы пройти Василиска, здесь нет. Тогда где она?
У выхваченного из темноты зеркала неподалеку от входа крутились люди с огнетушителями. Массивная рама спускалась с потолка на цепях. Тугие струи рассеянного порошка били во все стороны. Зеркальная глубина таинственно дрожала, приковывая внимание. Кругами от центра к краям расходились вибрации, как бывает, если бросить камешек на спокойную гладь пруда. То ли амальгама начала оплавляться, то ли… Догадка прошила мозг ударом молнии.
«Через особенное зеркало в мир могло явиться… все что угодно», — прозвучали в памяти слова Ярослава.
Время. И стекло.
Зеркало Брусницыных — вот настоящая дверь!
— Марго! — раздалось сдавленное.
Силуэт бледной призрачной девочки шелохнулся на периферии зрения, прошел сквозь ограждения вокруг зеркала и растворился в матовом отблеске стекла.
Я вскочила на ноги и, спотыкаясь, понеслась за Василиской. Мне почудилось, как сестра удаляется по зеркальному коридору. Еще секунда, две… Но я успею! В этот раз должна успеть!.. Надо просто представить, что она рядом. Что это не зеркало, а окно. Пустая рама, за которой — путь к тем, кого очень сильно ждешь. Путь в безвременье…
Оттолкнувшись от края ступенчатого подиума, я подпрыгнула. И в последний миг испугалась, что ошиблась. Нет коридора, нет сестры, не было никаких дверей, и сейчас тело пронзят осколки.
— Марго!!! — закричал Вася.
Я зажмурилась, ожидая удара, звона разбитого стекла и вспышки боли… Но вместо этого из ниоткуда нахлынула темнота. Неожиданно густая и плотная, она спрятала под собой и всполохи огня, и громкую панику клуба, и испуганный голос Василия. Невидимая рука подхватила, удержала в воздухе и бережно понесла сквозь пространство и время. Сделалось тепло и мягко. Я будто воспарила вверх на роскошном облаке. Затем иллюзия полета кончилась.
Я осторожно приоткрыла глаза и поняла, что сижу на гладком, но жутко замусоренном полу. Пахло свежей древесиной, смолой, акриловыми красками. Я часто заморгала, однако ничего не увидела — комната тонула в непроницаемом мраке.
— Простите…
Рядом шаркнули, тихонько клацнули. В лицо дохнуло затхлостью. Я уловила несмелое копошение и старательно подавляемые шорохи. Издалека волнами пришло ощущение чужого присутствия.
— Пожалуйста, вы не могли бы включить свет? Мы вас не видим, — попросил незнакомый тоненький голос.
