вылететь домой только на следующий день. Разорванный контракт, премьера в Цирке братьев Хавьер без ее участия, долговые обязательства, ночь в аэропорту и прощание с Хосе, которого она никогда больше не увидит, – все это была несбывшаяся жизнь, и происходила она с какой-то другой Олей.
Оля одной рукой прижимала к груди книжку Ричарда Баха, которым теперь зачитывалась. Внимательный Хосе подарил ей экземпляр на испанском: и звенящее слово “Uno” и улетающий прочь с обложки книги самолет яркими пятнами выделяли Олю из толпы в старом саратовском аэропорту. Чемодан на колесиках, полосатый, украшенный платком, купленным в одном из барселонских бутиков на аванс, выплыл на ленте выдачи багажа, и Оля стала еще более заметной. Таксисты на выходе учуяли что-то новое, что-то другое, они знали, что деньги пахнут, и, как они выглядят, тоже знали, и Оле пришлось распихивать назойливых водителей новеньким чемоданом, чтобы прорваться к автобусной остановке.
Когда район СХИ скрылся за поворотом, Оля выдохнула. Автобус-гармошка вез ее в центр, где она пересядет на трамвай и доедет до родной улицы Азина, а там она… Оля не представляла, что она сделает, когда окажется «там». Бандитов она ни разу в жизни не видела, а самым опасным ее знакомым был тот самый Азат, которого раньше никто не воспринимал всерьез. Мысли путались и перескакивали с одного на другое: то Оля вспоминала, сколько денег осталось от ее аванса, который Седой выдал ей буквально накануне побега, то возвращалась в Барселону, и перед глазами у нее вставало лицо Хосе, увлеченно рассказывающего о Гауди, то она снова думала о брате и родителях…
Город лавиной накрывал Олю, забирал себе ее барселонские воспоминания, просачивался в уголки памяти, высвечивая другое – снова Сан Саныч, Огарев, цирк. Снова Влад и детская глупая вражда. Снова папа с мамой, которые никогда ее не понимали. «Это твоя жизнь», – говорил ей город с разбитым асфальтом, ржавеющими скрипучими трамваями, тополями, которые протыкали небо острыми верхушками, и снежными сугробами высотой ей по пояс. «Это моя жизнь?» – спрашивала себя Оля, всматриваясь в снегопад, и почему-то вспоминала жителей Барселоны, которые фотографировали снег на вершине Монтжуика.
Дверца трамвая сложилась, редкие пассажиры потянулись на улицу. Оля последовала за ними. На остановке она замерла. Над ней нависал дом – и каждую надпись в его подъездах, каждый скол или выбоину на ступеньках и каждую занавеску в окне она знала наизусть. Если бы дом номер 55 по улице Азина вдруг согнул свою каменную спину и приобнял Олю, она бы не удивилась. Ее город и его жители видели иллюзии и давно верили в них – и иллюзии эти были похлеще тех, что Огарев показывал на манеже. Она вошла в подъезд. Ее никто не остановил. Двор показался ей пустынным и безлюдным. И только с торца дома стояла незнакомая машина – тонированная иномарка без номеров. Оля заприметила ее и сразу все поняла. По лестнице она бежала, а не шла, и в квартиру свою ломилась так, как будто за ней действительно гнались. Толик распахнул дверь и втянул дочь в прихожую. Она, чуть не уронив чемодан, ввалилась в квартиру и, дыша, как после самого долгого своего номера, залепетала про машину за углом.
– Я знаю, – с нажимом ответил папа. – Знаю.
– Где Влад?
Толик махнул рукой на комнату мальчиков. Оля бросила чемодан, стряхнула с плеч куртку и направилась к двери.
– Братик, миленький! – Она скреблась в дверь его комнаты. – Открой.
Дверь молчала, только шуршали за ней какие-то бумажки. Влад, как в детстве, утащил в комнату все конфеты, которые нашел.
– Дай я.
Отец отодвинул Олю от двери и рванул на себя ручку. Дверь заскрежетала, взвизгнул замок, оторванная ручка осталась в руке у отца, и щеколда, ничем не обремененная, хрустнула в последний раз. Дверь качнулась и медленно, со скрипом, отворилась.
Оля робко шагнула вперед. В комнате сгустился запах подтаявшего шоколада. Влад сидел за столом. Лицо его, круглое, похожее на алый елочный шарик, было таким же обросшим, каким его видела Оля перед отъездом в Барселону. Он шелестел фантиками, перебирая их в пальцах; фантиков собралась целая гора. Видимо, Влад выгреб у матери из шкафов годовой запас конфет. «Рот Фронт», ирис «Кис-кис» и «Ромашка», «Аленка» и «Мишка на Севере». Оля попыталась вспомнить, давали ли ей когда-нибудь столько конфет. И вспомнить не смогла.
– Долго будешь с ума сходить? – Бас отца заставил Влада замереть, и конфетка, которую он мусолил во рту, глупо оттопырила ему щеку.
– Па, теперь я сама, – пробормотала Оля.
Оля смотрела на брата и понимала, что это не он, а лишь то, что от него осталось после «дела», на которое он в надежде на большие деньги побежал за Азатом.
– Влад. – Она выдержала паузу. – Что ты видел?
Влад вздрогнул и посмотрел на сестру. Фантик в его руке хрустнул, Влад крепко сжал его в кулаке, фантик замолчал.
– Труп, – отрезал брат.
Оля вытаращилась на Влада, а тот продолжил теперь уже себе под нос.
– Вместе же учились, вместе же начинали, – бубнил Влад и похрустывал оберткой.
Оля присмотрелась. Обертка оказалась от конфеты «Ласточка». Синяя птица разбросала острые крылья по золотой бумажке и сулила счастье всем, кто купит хотя бы полкило. В ее детстве это были самые невкусные конфеты.
– Еще был взрыв подъезда год назад, – продолжал брат, как будто не рассказывал ничего особенного. – Была перестрелка в ресторане, но это… – Он запнулся. – Сегодня я все. Больше так не могу.
Оле показалось, что Влад всхлипнул. Только показалось, потому что глаза Влада, отекшие от бессонных ночей, оставались сухими. Это были высохшие глаза. В них не могло прорасти слез – сухая земля не дает всходов.
– Это не мой сын, – не выдержал отец, выходя из комнаты. – Это все делал не мой сын.
Оля не обернулась. Она смотрела на Влада, и ей почему-то не хотелось от него отходить, не хотелось следовать за папой, кричать и кидаться в брата фантиками, как сделала бы в детстве. Они выросли, и для обид не осталось места: все места в их трамвае оказались заняты – людьми, проблемами, переездами. Обиды должны были сойти на следующей остановке и никогда больше не ездить их маршрутом. Она подошла к столу, прошуршала фантиками и нашла целую конфету. Развернула ее, съела.
– Что сделал Азат, Влад?
Влад молчал. Оля опустилась рядом на корточки и уперлась подбородком в колени, словно желая, чтобы коленные чашечки растрескались от напряжения, и даже стукнулась подбородком о них. Коленкам и подбородку было больно. Боль давала Оле
