Может, конечно, и я мог бы нырнуть вслед за ним и, когда оно достигнет края крыши, огороженного невысокими перилами, нагнать его и завладеть автоматом, но в таком случае мне нужно было оставить Лизу наедине с двумя вооруженными боевиками. К тому же вот этот, с ночным биноклем на физиономии, до которого теперь было не более трех метров, едва ли упустил бы возможность выпустить мне очередь в спину.
Он меня уже увидел, но повел себя после этого не самым разумным образом.
Работа с ПНВ вообще-то требует специальной сноровки: когда видишь не самого противника, а его цифровое изображение на экранчике видоискателя, легко впасть в иллюзию, что и опасность тебе грозит не здесь, а где-то там, вдали, словно бы за полотном широкоформатного киноэкрана. По этой причине, кстати, опытные профи из хорошо финансируемых спецподразделений, имеющие возможность выбирать личное оборудование, предпочитают пользоваться не биноклями, а монокулярами — один глаз в таком случае имеет возможность вносить коррекцию в иллюзорную цифровую реальность.
То ли из-за подобного недостатка оборудования, то ли по элементарной неопытности, но второй боевик, вместо того, чтобы сделать шаг назад и, подняв автомат, спокойно расстрелять меня с безопасного расстояния, кинулся, наоборот, вперед, будто опасался, что я умчусь от него по крыше на второй космической скорости.
Дистанция между нами стремительно сократилась.
И опять мое тело среагировало на уровне рефлексов — спасибо инструкторам, истязающим нас не на страх, а на совесть в залах для рукопашного боя.
Я сделал мгновенную тазовую увертку, уходя влево, вверх по крыше.
Автомат забился в руках боевика, сердито выплевывая свинец. Но, несмотря на то, что огонь велся почти в упор, меня он нисколько не задел — моей груди, куда должна была уложиться очередь, в том месте уже не было.
С наклоном вперед, в технике боя маятником, я ударил левой ладонью по стволу автомата, отводя хлещущий из дула поток пуль еще дальше в сторону.
И вновь боевик повел себя неадекватно. У него еще была возможность уйти от рукопашной схватки по крайней мере в двух направлениях — назад или вниз по кровле. Вместо этого он рванулся вперед, как бронированный танк, неуязвимый для ударов вражеских снарядов.
Сильнее оттолкнув от себя ствол автомата, я ударил правым кулаком. Боевик уже сместился вперед, поэтому удар вышел скользящим. Он не отправил моего противника в нокдаун, как я рассчитывал, а лишь прошел по касательной по его челюсти, не причинив ему ни малейшего вреда.
На таком расстоянии воспользоваться автоматом, пусть даже короткоствольным, весьма проблематично. И в этом мой противник отдавал себе отчет. Он больше не пытался стрелять. Вместо этого двинул меня стволом, сбоку, как обычной дубиной — с силой, которой я от него никак не ожидал.
Удар я заблокировал, хоть он и очень чувствительно ушиб мое предплечье, но при этом вынужденно раскрылся. Атака слева последовала незамедлительно. Я получил удар по ребрам, а потом, почти сразу же, мощный крюк в челюсть.
Насыщенная влагой темнота вдруг стала плотнее, но при этом обрела свойство текучести. Крыша стала уплывать из под ног. Чтобы не упасть, я повис на боевике, как боксер в состоянии гроги, пытающийся выиграть драгоценные мгновения, которые, может, позволят удержаться на ногах и прийти в себя, чтобы продолжить бой.
Он ударил меня еще пару раз, но в клинче, в котором мы сейчас находились, не так уж просто использовать кулаки.
Наверное, он быстро сообразил бы это, если б я не сделал это раньше него.
Почти ничего не видя и мало что соображая, я качнул центр тяжести вперед и ударил перед собой коленом. Удар пришелся в бедро — хуже, чем в пах, но тоже ничего.
Он охнул от боли, и, похоже, нога у него если не отнялась, то в значительной степени утратила подвижность. В ответ я принял на корпус еще два-три удара, но «отключенная» нога лишила их силы. К тому же пуленепробиваемая подкладка моей куртки отчасти их самортизировала.
Боевик попытался захватить мою правую руку в замок. Это сразу же вынудило меня прибегнуть к той тактике боя, которую мне нужно было использовать с самого начала — не ввязываться в обмен ударами, а работать рычагами.
Моя левая ладонь скользнула на сгиб его локтя, а правая легла на лицо. Я рассчитывал наложить ее на основание носа, но противник чуть подался назад, и под моей ладонью оказались выросты над его глазами — инфракрасный бинокль.
В моей голове тихо крикнул Капитан:
— Малыш, слева!
В голосе его теперь совершенно не было бесстрастного спокойствия. Я даже удивился: по-моему, никогда еще я не слышал у Капитана подобного голоса — негромкого, но исполненного такой драматической силы, что за эту реплику ему вполне могли присудить награду — если не «Оскар», то уж спецприз Московского международного кинофестиваля — точно.
У меня, во всяком случае, он вызвал моментальный рефлекс — защитить левый сектор пространства, откуда мне грозила неведомая опасность.
Рычаги уже были сформированы моими захватами. Мне оставалось только привести их в действие.
Новая тазовая увертка. На этот раз с переносом веса тела на правую ногу. Как следствие — разворот бедер. Как следствие — отстранение от меня противника и смещение его передо мной в левую сторону.
Рефлекс, запущенный голосом Капитана, сработал. Но ничего не произошло, за исключением того, что боевик, несмотря на неудобное положение, вначале просто трепыхнулся в моих руках, а потом всерьез попытался вырваться.
Глава 19. Дыхание смерти
1
Поверх прорези прицела «Стечкина» Капитан увидел, наконец, что третий боевик, до сих пор закрываемый будкой, решительно шагнул из-за нее и вскинул автомат.
Из дула вырвались языки пламени.
Капитан плавно утопил спусковой крючок «Стечкина».
Грохот выстрелов боевика долетел до него через пространство искаженным, словно отразился от низкого неба.
«АПС» бился в его руках совершенно бесшумно, лишь звенели, скатываясь по крыше, стреляные гильзы.
А потом оборвались разом и грохот автомата в отдалении на крыше, и лязг отработанных патронов.
Капитан понял, что в этой ситуации сделал все, что мог.
Тело боевика содрогнулось в моих руках, а потом часто-часто затряслось, будто кто-то совсем обезумевший, с пеной у рта, принялся бешено колотить его по спине сразу двумя молотками. Только то были не молотки, как я сразу понял: три, а то и четыре пули, вырвавшись из его тела, ударили меня в живот.
Дыхание у меня перехватило, я еле устоял на ногах. Но, судя по всему, кинетическая энергия этих деформированных кусочков металла, уже прошедших через одну мишень, была не так уж велика. Спецпрокладка выдержала удары. Мой живот тоже, хоть и не с таким успехом.
Я не сообразил отпустить захват сразу. Ноги у боевика подогнулись, и он рухнул передо мной на колени, словно решил напоследок вымолить прощение.
Стрельба стихла. Я рассеянно глянул наверх, но третьего автоматчика уже не было видно.
— Все нормально, Малыш, — успокоил меня Капитан. — Он уже не опасен.
Кто-то тронул меня за плечо. Я резко повернулся, вскидывая левую руку в защитном блоке.
— Это я, Малыш! Это я, Лиза.
Ее шепот прерывался от волнения. По всему было видно, что она прилагает огромные усилия, чтобы овладеть собой.
Что-то толкнуло меня в ноги, заставив перевести взгляд вниз.
Мертвый боевик медленно съезжал по скату. Я отпустил его руку. Раздался треск — это лопнуло ременное крепление ПНВ. Боевик перевалил через сгиб кровли, словно делая прощальный жест, — а потом быстро покатился вниз.
— Черт!
Я сделал шаг за ним следом, поскользнулся на мокром железе и едва не упал.
Лиза потянула меня назад.
— Оставь его!
— Автомат! Я хотел забрать автомат.
— Быстрее! Нам надо бежать!
Она потянула сильнее. Я пошел за ней, наконец выходя из ступора.
