Только чувство необъяснимой тревоги не давало провалиться совсем. Сейчас происходило что-то важное в моей жизни, именно в моей. Что-то повернулось, сорвалось с крючка и понеслось под уклон!
— Ты пьян? — Ольвин сел на корточки и заглядывал мне в глаза.
— Нет.
— А что же с тобой?
— Удовольствие аристократов, — усмехнулся я.
— О, боже! И давно ты тут валяешься?
— Я всё слышал.
Он воздел руки к небу.
— Нет, это уму непостижимо! Ты что, издеваешься? Ты другого места не мог найти для своего удовольствия? Черт возьми, почему когда ты выясняешь отношения, я мотаюсь по оврагам и собираю хворост?
— Наверно, потому что ты святой, Ольвин.
— Да замолчи ты! — он сел рядом со мной на пол и досадливо отвернулся, — какой я вам святой!.. Ты даже не представляешь, Мартин, чего мне это будет стоить…
— Если ты убьешь барона, то головы.
— Убьешь барона… — он как-то невесело рассмеялся, потом хлопнул себя по коленкам, — ладно, надо ехать!
— Что ты задумал?
— Я должен увезти ее прямо из замка. По дороге это совершенно невозможно.
— В замок ты даже не попадешь! Я был там, я знаю, что это такое!
Ольвин встал и посмотрел на меня сверху вниз.
— Если бы не мог, я бы ничего не обещал. За кого ты меня принимаешь?
— За святого, — сказал я.
— Врезать бы тебе, чтоб не валялся там, где не надо, ты бы сразу переменил свое мнение.
— Врежь! Мне давно уже пора получить за все мои грехи!
— В другой раз. А пока живи…
— Хочешь, я поеду с тобой?
— Не смеши меня, Мартин, от тебя сейчас помощи!..
— На что-то и я, наверно, годен!
— Да? А не боишься?
На этот вопрос я отвечать не стал.
С огромным усилием, но без посторонней помощи, я встал, зашел на кухню и выпил чуть ли не ведро воды. Голова прояснилась, правда ноги еще подгибались от слабости.
Ольвин сидел на лавке у стола, упершись руками в колени.
— Если честно, — сказал я, — это, конечно, самоубийство. Ты даже не представляешь, во что ты ввязался.
— Почему же? Представляю.
Он смотрел мрачно, исподлобья, и глаза его в полумраке были уже не голубовато-серые, а темные, усталые и какие-то беспощадные. В нем шла борьба, он на что-то решался, впрочем, нет, давно уже решился, только никак не мог поставить последнюю точку в этой борьбе.
Я вдруг понял, что он очень сильный человек, из тех, кто взглядом двигает горы и кипятит воду в котле. А я-то думал, что он весь такой легкий и светлый, как его летящая походка, как его ослепительная улыбка! А он словно вырублен из камня: жесткий рот, сильная шея, широкие плечи, могучие руки… Или это была игра светотени?
Он был другой, совсем другой, не тот, которого я знал и любил! Он изменился резко, и вместе с ним, я чувствовал, также резко менялась и моя жизнь.
— Ты как будто стоишь на ногах? — спросил он.
— Я как будто собираюсь ехать.
— Только не спрашивай ни о чем.
— Я тебя и так никогда ни о чем не спрашиваю.
— Предупреди Нолли, чтоб не волновалась.
К Изольде мы зашли вместе. Она собиралась ложиться и была уже в халате, из под которого выбивался воротничок ночной рубашки. Я пытался поймать ее взгляд, но безуспешно.
— Мы уедем на всю ночь, — сказал Ольвин.
— С ним?
— Да. Приедем, скорее всего, завтра вечером.
— Что ты задумал, Ольвин?
— Не волнуйся, ничего такого. Я тебе потом все объясню, а сейчас нам некогда.
Он вышел, а я задержался в дверях. Схватил ее, прижал к себе и, пока она не успела закричать, быстро зашептал.
— Мы, наверно, никогда больше не увидимся, слышишь? Ничего уже не остановишь! Можешь думать обо мне, что хочешь, да я такой и есть… Только я люблю тебя!
— Пусти!
— Запомни, я тебя люблю…
"""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""" """"""""""""""""""""""""" ""
Мы ехали почти в полной темноте, в затянутом тучами небе не было ни одной звезды. Я даже смутно не представлял себе, как мы проберемся в замок, но уверенность Ольвина придавала мне сил.
По дороге было не до разговоров, только когда подъехали к замку, перевели дух. Рассвет был уже где-то рядом, в воздухе, в тишине, в мокрой от росы траве. Тревога не пропадала, а только усиливалась. Коней мы привязали на лесной опушке у края леса.
— Посвяти меня хотя бы в свои планы.
— Планы? Сейчас увидишь.
Мы, бесшумно ступая, шли вдоль отвесной стены с узкими окошками, и я уже догадался, куда мы идем. Над нами были те самые четыре загадочных окна, за которыми любил скрываться барон Оорл.
— Сейчас я залезу и сброшу тебе веревку, — сказал Ольвин.
Я вспомнил человека в капюшоне, который спрыгнул чуть ли не на нас с Нарциссом.
— А ты здесь, оказывается, частый гость, Ольвин?
— Редкий, — усмехнулся он, но больше ничего не сказал.
Лез он уверенно, совершенно точно зная, за что можно зацепиться, и куда поставить ногу. По веревке кое-как залез и я.
Мы были в темной комнате, очертания предметов едва проступали, и ничего особенного я пока не заметил.
— Здесь можно говорить громко, — сказал Ольвин, — а вот свет зажигать не будем, мало ли что. Тут где-то были кресла… Садись, Мартин… Когда они приедут, мы постараемся спрятать Данаю в этих комнатах, сюда никто никогда не входит.
— А если не получится?
— Тогда тоже есть способ, но лучше об этом не думать…
Мы сидели в предрассветной темноте, тихой и тревожной, и всё было уже по-другому, как будто в другом мире или в другой жизни. Перевернулась страница, захлопнулась книжка, задвинулся ящик, закрылись дверцы шкафа…
Я обещал ни о чем не спрашивать, но то, что Ольвин как-то связан с бароном, было ясно и без вопросов.
— Ты удивлен?
— Наверно, нет. У меня какое-то странное состояние, словно всё не со мной происходит.
— А у меня, к сожалению, нет. Все ясно, четко и выпукло.
— Хочешь, я тебе скажу, что я думаю… если только ты не рассердишься.
— Мартин, разве ты не заметил, что я не умею на тебя сердиться?
— По-моему, она тебя все-таки любит.
— Это уже что-то из твоих сказок!
— Вовсе нет. Я вас видел там, у озера. Я видел, как она на тебя смотрит! И ты сам…
— Послушай, от тебя нигде нет спасенья!
Я смолк на полуслове. Я опять был изобличен. Он смеялся!
— Все равно это так, — сказал я, смущенно прокашлявшись.
— Откуда ты только свалился на мою голову?
Рассвет начал медленно вползать в окна, а вместе с рассветом и тревога, подкрепленная чувством голода. Я уже не мог сидеть, и ходил от стены к стене.
— Открой буфет, — посоветовал Ольвин.
В буфете я нашел сухари и пару бутылок вина.
