багроветь.
— Понятно, унгьян, — отозвался покорно Соф. — Он, конечно же, умрет! Не сходя с места. Распорядишься убить его прямо сейчас?
— Братик Хокэл говорит, что у вас разработаны какие-то прогрессивные способы перевоспитания негодяев. Новые программы по перевоспитанию через крепкую смерть. Мне любопытно на это взглянуть — он загадочно сморщился, — не переходя реку Смерти, там, я слышал, дела не такие творятся…
— Я рассказал унгьяну о комнате семи дверей, — пояснил Хокэл. — Дело в том, что этот человек — опасный преступник. Он взял в заложники самого великого унгьяна и даже по три раза в день грозил ему смертью. Свидетели есть…
— Для такого злодеяния нет достойной расплаты! — воскликнул Соф в преувеличенном ужасе. — Самое прогрессивное, что мы можем предложить, это комната семи дверей. Я прикажу, ее сейчас приготовят.
— Расскажи нам о ней, — попросил его Муско. — Что там такое? Что его в ней ожидает? Сколько раз он умрет?
— Не однажды, — вмешался Хокэл. — Обязательно расскажем, вот только отведем пленника, чтобы не портить ему удовольствие.
— Хорошо, хорошо. Пусть тогда пока посидит в подвале, — распорядился Муско.
Соф вызвал солдат, и они повели меня по бесконечным лестницам и коридорам в темный подвал. Пахло скверно. Люк надо мною с грохотом захлопнулся, и я остался со своими мрачными мыслями один на один.
Комната семи дверей! Название интригующее. Что меня там ожидало? Какую смерть суждено там принять? Может быть, они рассчитывают на то, что я буду ждать своего последнего часа, мучаясь в страшных догадках, пока сам не сгнию в этом подвале? То есть погибну не однажды от своего выдающегося ума?
Вот, полюбуйтесь, какой финал был уготован безумной мечте доброго человека добраться до Марса! Вот он каков, этот Марс! Злыдень какой-то. Я был приговорен к смерти здесь, в дыре под названием Нубол, которое ни о чем мне не говорило. Как жаль… а на Венере между тем оставалось еще столько неизведанного!
Моя смерть от меня не зависела, она все равно не в моей власти, так не надо бояться, Карсон. Улыбнись. Вспомни хорошее. Насладись напоследок…
Я скрестил ноги, уселся в любимую позу. Решил медитировать. Но потом понял, что лучше просто повспоминать…
Я сидел и вспоминал все, что Данус сообщил мне когда-то о Венере. Все эти рассказы, напоминающие сказку, постоянно будили мое воображение. То я думал о холодных краях Карбола, где обитали амторианские шкуры — загадочные дикие звери и еще более странные дикие люди. То — о Траболе, где находится страна Вепайя. Но больше всего меня занимал жаркий Страбол. Я был абсолютно уверен, что его положение соответствует экватору, а за ним расположена неисследованная область, о существовании которой жители Южного полушария Венеры даже не подозревают, — северный пояс с умеренным климатом. Когда мне удалось захватить «Софал» и возглавить партию пиратов-дилетантов, вздумавших под моим началом повысить профессионализм, я понадеялся, что мне все же удастся найти те загадочные земли, если мы будем плыть через океан на север. Кто знает, с какими неведомыми племенами и народами нам предстояло бы встретиться там? Не исключено, что мы могли бы открыть новые цивилизации! Но что толку теперь об этом мечтать, когда передо мной маячило семь очень конкретных вещей — дверей этих, в которых, как обещано, не однажды придет кирдык не только надеждам, но и самой моей жизни… То есть и с Венерой меня обломали.
Я пытался заставить себя не думать об этом.
Ничто так не гнетет человека, как сожаления о том, что не сбылось. А я был намерен до последней минуты сохранить присутствие духа.
Я знал, что в часы тяжелых испытаний лучше всего обращаться к тем приятным впечатлениям, которые удалось накопить за время всей жизни. Их оказалось немало. В первую очередь, это относилось к воспоминаниям о тех счастливых годах, которые я провел в Индии, слоняясь за отцом по сафари. Снова и снова думал о старом добром Чандхе Каби — моем наставнике. О том, чему я у него научился, заправясь веселой, спокойною мудростью получше, чем это сделаешь, листая школьные учебники. В общем-то, шутки мои — они от гуру Чандха. Это ведь он решил познакомить меня с тем, что в предсмертный час помогает хорошему человеку обрести и спокойствие, и уверенность в правильности прожитой жизни. Обучил и профессионализму — тому, как концентрировать все силы ума и направлять сигналы в любую точку пространства, к другому разуму, способному их воспринять.
Кроме того, я перебирал и самые недавние отрадные впечатления, которые не давали мне совсем уж пасть духом. Вспоминал о добрых надежных друзьях, безупречных, как здоровые бриллианты, — о друзьях, которые успели появиться у меня за время моего краткого пребывания на этой далекой планете. О Камлоте, Гамфоре, Кироне Красавчике и о Зоге, чудесном рабе своих недоукомплектованных мозгов, хотя уже и свободному человеку, по прозвищу Цемент. Это были настоящие корсары, отлично проявившие себя в трудную минуту!
Но самым сияющим, разумеется, являлось воспоминание о Дуаре.
О тех днях, когда она меня соблазнила, бродя босой по своему маленькому душистому саду. И о тех днях, которые обули ее дерзкие ноги в дорожные сандалии, выданные заботливыми представителями властей Тора угнанным из Вепайи красавицам, чтобы они прибыли в новое гнездо, под гнилых мужчин страны Тора, с гладкими ножками. Жен? Нет, не жен себе выбирали эти раззявы с корявыми рожами и крошащимися зубами. Наседок. С ножными золотыми браслетами на трехфутовых цепях. И — крюк в стенке. Официальных рабынь по производству полноценного генетического сырья от полнейших эволюционных угробищ. Представить на таком производственном станке свою Дуаре? На потоке? Побойтесь бога. Ради нее я был готов пойти на что угодно. Даже на семь этих дверей.
Дуаре, облачко, озеро чистого звука… не имя, а музыка!
Я не видел в ней недостатков. Хотя претерпел уже пару актов мелкого хулиганства, если помните. Досталась мне и оплеуха позвончее праздничных бубенчиков, и упоительный пинок в то место, которое между нами, интеллигентными людьми, по-научному назвается «горизонтом опоры». И все же была Дуаре превосходна!
Повторяю, если и был в этой девушке недостаток, то только один — она не говорила по-французски. Но поскольку я по-французски тоже не говорил, счет становился равным.
После того как услышал из ее сахарных уст, уже не кривившихся от неприязни, слова прощания, обращенные ко мне с небес, как из облака истинной жизни, умирать — занятие наиглупейшее. Она сказала, что любит меня! Да, сказала, правда, что ей пока еще это кажется.
Кажется. Мне вот тоже казалось, что я мировой
