Глава 14
Я оставил ее на лестнице, внизу в зале меня ждет Джеффери Дрейко. Этот красавчик из благодарности, что я взял его в поход, то и дело старается оказывать мне разные услуги, заприметив, что обхожусь без пажа и даже оруженосца.
Он бросил короткий взгляд на Марго, в глазах отразилась непривычная для него печаль, а когда посмотрел на меня, я увидел тень даже не грусти, а вечной тоски на его гладком и без единой морщинки челе.
— Как они так живут, — сказал он задумчиво, — как они не убили друг друга… Барон знает, что она развлекается на стороне, однако она и его любит и охотно делит с ним постель. Она знает, что барон не упускает случая поволочиться за ее подругами, и те нередко уступают его ухаживаниям… И — ничего!
Я поинтересовался деликатно:
— У тебя не так?
— Нет, — ответил он со вздохом. — У меня есть красивая девушка, к которой вернусь, однако я схожу с ума от ревности, когда она улыбается — еще только улыбается мужчинам! — и я готов запереть ее в высокой башне, чтобы даже еду ей носила только старая служанка!.. Понимаю, так нельзя, поступаю по-свински, но едва выезжаем ко двору… как на нее смотрят, как раздевают взглядами!
— А что, — спросил я, — она точно неверна?
— Не знаю, — ответил он убито, — я стараюсь не давать ей возможности. Ох, как я мечтаю о верной супруге!
— Верная супруга, — повторил я медленно. — Да, это большое достоинство. В этом случае даже не важно, если она и мужа не любит… Как там сказала одна дама: я другому отдана и буду век ему верна… Верность важнее любви, это и козе понятно. Верность — это гарантия, что воспитываешь своего сына или свою дочь, а не соседское дитя…
Он вздохнул, что-то в моем голосе недостает уверенности и законченности, проговорил тихо:
— Да-да, иначе меня ревность сведет с ума!
Я невольно вспомнил трепетную и стыдливую Франку, она верна нам с сэром Мидлем, другим мужчинам не позволит даже отпустить в свой адрес фривольный комплимент… и я верю, что она и любит нас обоих, странно как будто, но с другой стороны — почему нет? Что мешает любить двоих?
Он снова вздохнул, провел рукой по лицу, смахивая тяжелые мысли, спросил уже другим голосом:
— Вы слышали, у Норберта пополнение?
— Что, — спросил я, — уговорили?
— Уломали…
Норберта вчера целый день уговаривали взять одного из малость диковатых, но крепких и верных, как псы, сыновей одного из крохотного горного племени Горящих. Когда они стреляют из лука, тот накаляется так, что начинает светиться, а потом вспыхивает и горит.
Норберт не поверил, велел показать, я сам наблюдал и видел, как этот Дилвар Круглохолм, так зовут этого юношу, стонет от боли, но стреляет и стреляет, потому что из горящего лука стрелы летят втрое дальше и бьют точнее.
Нам объяснили, что когда враг уже близко, они отбрасывают лук и хватаются за меч, но тот вскоре раскаляется точно так же в ходе боя. Дилвар, как рассказали, дерется бешено, пока сам не падает замертво. Его спешат оттащить в задние ряды, где лекари приводят его в чувство.
Я тоже заколебался, хоть такой воин стоит десятка, но каждое сражение для него заканчивается ожогами и мучениями, однако епископ перекрестил его и сказал строго:
— Господь ничего не дает даром. Неси этот крест! Таково твое испытание. Ваше высочество, если уж Господь дал ему этот дар, то с какой-то целью!
Слушавшие его рыцари перекрестились и дружно сказали «аминь», а Дилвар, сияющий и довольный, побежал седлать коня.
— Нам тоже нужно готовиться, — сказал я. — Из лагеря пешие части уже выступили. Конница Клемента, если не ошибаюсь, тоже выходит на дорогу…
Он сказал поспешно:
— Побегу поднимать своих!
— Торопись, — велел я. — Я только попрощаюсь с хозяевами, а потом догоню всех.
Он выбежал, и почти сразу за окном звонко пропела труба. Я шагнул в сторону выхода, но дверь распахнулась, в зал вбежала Гизелла, раскрасневшаяся и с блестящими глазами.
Я не успел вскрикнуть, как она вскинула обе руки и разом выдернула длинные заколки из башни волос. Те освобожденно и очень эротично хлынули темными потоками на плечи, спину и грудь, а женщина с распущенными волосами — это почти голая, и я, застыдившись, вскрикнул торопливо:
— Леди Гизелла?
Она прокричала непривычно хриплым голосом:
— Сэр Ричард… вы победили!.. Я боролась долго, но внезапно ощутила всю глубинную сладость Тьмы и порока. Вы забрали мою душу… берите и мое тело в свой ад, властелин Тьмы!
— Э-э, — проблеял я, — леди Гизелла…
— Берите, — сказала она страстно, — берите меня всю!.. Хватайте, насилуйте, втопчите в грязь, я хочу увидеть всю низость порока и ощутить его невыразимую сладость и счастье оказаться на самом дне…
Во дворе протрубили снова, уже требовательнее.
— Э, леди Гизелла, — сказал я быстро, — не надо сбрасывать все, в одежде грешить намного Противнее, что значит — интереснее. Вы правы, я возьму вас в свой ад, но сделаем это еще ужаснее… Слышите зов трубы?
— Да… Это в ад?
— Почти, — сказал я, — любая война — дорога в ад. Но мы сделаем иначе. Я сейчас на коня и смотаюсь в этот ад, а вы сперва отправляйтесь к местному священнику… поняли?
Она простонала:
— Что угодно!.. Любые муки!.. Это должно быть невыносимо сладостно…
— Еще как, — заверил я. — Сам я, к счастью, не пробовал, но вы ощутите, ощутите…
Я обогнул ее, уворачиваясь от ищущих рук, и торопливо выскочил из зала, а там пронесся через холл, почти кубарем скатился со ступеней и выскочил во двор.
Конюх уже стоит наготове, держа под уздцы арбо-гастра, а Бобик в нетерпении нарезает круги, угрожая любого, кто попадется на месте, сбить с ног и зализать до смерти.
— Да? — спросил я. — Ну ладно, дуй бегом к отряду. Мы уже выступили.
Дорога ввиду военного времени забита повозками, телегами, беженцами и отрядами то конницы, то пеших войск. У меня в глазах рябит от пестроты и ярких красок, ну не дожили еще до понимания полутонов и оттенков, все одеваются в ярко-красное, желтое, оранжевое, реже — зеленое и синее, почти никого нет в коричневом, хотя белый цвет и черный пользуются популярностью.
Доспехи, если у кого есть, все разные, от простой кожи и кожаных лат до вполне достойных рыцарских доспехов, закрывающих с головы до ног, здесь вооружены еще более пестро, и конечно же все едут под разными знаменами и баннерами.
За такими полурыцарскими отрядами ведут добротных коней, попоны накинуты сверху для сохранения расписных седел от дождей и грязи, обычно следом тянутся еще и подводы с нужными в походе инструментами для мелкого ремонта, там же провизия и запасные вещи.
