— Это все очень соблазнительно, — чуть помедлив произнес Герман Геринг. — Но я ничего не могу обещать.
— А я и не прошу, чтобы ты что-то обещал. Это мое предложение. Донеси его до людей, принимающих решение. Как и ту альтернативу, которая их ждет в случае отказа. Пойми меня правильно — я готов вам помогать. Это в моих интересах. Но спасение утопающих дело рук сами утопающих. Если вы сами не начнете предпринимать шаги навстречу я просто умою руки и буду искать другие варианты для себя…
Из-за противодействия англичан и особенно французов переезд бизнеса из западной Германии в Союз почти полностью прекратился. Как в формате релокации компаний, так и иммиграции отдельного персонала. В Париже спохватились и начали договариваться с местными элитами. И получилось у них это неплохо. Какая-то иммиграция теперь сохранялась только из восточной Германии[2], но она уже не имела особенного значения, так как основные промышленные мощности старого Рейха располагались именно на западе. Более того, началась борьба за некоторые предприятия, которые пытались перетянуть обратно.
За это время, кстати, удалось не только бизнес кое-какой перетянуть и массу персонала с оборудованием, но и «вынести» практически военные и военно-промышленные технологии. Скупая. Ведь на фоне всеобщего развала, вызванного разрушением экономических связей, деньги требовались всем. И старые наработки продавались охотно по весьма сходным ценам — практически за бесценок. А часто и покупать не требовалось, так как компании их привозили сами. Так, например, в Царицыне в начале 1930 года запустили завод Круппа. На котором он начал производить 211-мм тяжелую мортиру образца 1916 года — langer 21 cm Mörser 16 (Lg. 21 cm Mrs.). Прекрасный аппарат, который простоял на вооружении до 1960-х годов…
Так или иначе, но сливки кончились и пошло молоко. Причем обезжиренное. Из-за чего сотрудничество с немцами уже сейчас — в мае 1930 года имело смысл практически исключительно в военно-морском плане. Из-за их прекрасных верфей. Если же и там все накроется медным тазом, то Фрунзе вполне устраивал план англичан по разделу восточной Германии на несколько государств. Почему нет? Так даже спокойнее будет…
[1] Рельсы использовали не просто тяжелые (Р75), но и с особой трапециевидной головкой: небольшим выступом на головке: по центру (П) для прямых участков и по краям для криволинейных участков (Н — наружный и В — внутренний). При этом колесные пары делались из достаточно мягкого металла, а головка рельса — с повышенной твердостью (400 единиц по шкале Бринелля). Здесь Фрунзе реализовал один из проектов, обсуждаемых в XXI веке в рамках формата модернизации железных дорог.
[2] Основная иммиграция в Союз шла из США в 1930 году.
Глава 3
1930, июнь, 2. Где-то в Тверской губернии
Петр Михайлович подходил к родному селу. Пытаясь срезать по знакомой местности от станции через лес. Все одно — попуток здесь ждать было бесполезно. Село то небольшое, да и находилось в некотором отдалении от всяких развитых центров. Откуда тут попутки?
Несколько лет тут уже не был.
Как прибился в охрану тогда еще наркома, так и не вылезал из дел. И даже те отпуска, что ему выделяли, просто отсыпался. И вот сложилось заглянуть в родное село, куда до того он только письма присылал престарелым родителям.
Вышел из перелеска.
И незадачливо почесал затылок.
Потому что вдали, по проселку, что шел в село, ехал грузовик. Отсюда не разобрать какой. Но явно какая-то «рабочая лошадка». С крытым грузовым кузовом — этаким кунгом, но явно невоенным. Он такой, во всяком случае, не встречал. Так что можно было и прокатиться, а не ноги сбивать. Но кто же знал?
Вздохнул.
Посидел на полянке с часик, собирая первую редкую землянику.
Грузовик проехал в обратную сторону.
И Петр, проводив его взглядом, пошел дальше. Утро уже в полную силу менялось днем. И начинало припекать. А болтаться по полям на солнцепеке удовольствия мало.
Уже на самой околице он столкнулся с Быком. В сельских обычаях много кто именовался не по имени, во всяком случае, за глаза. У всех свои прозвища имелись. Вот и этот немолодой, но крепкий мужчина исключением не был. Упорный до упрямства, трудолюбивый, иной раз мрачный… сегодня он ехал с явным расположением духа. На «муравье» — трехколесном грузовом мотоцикле.
— О! Петька! Ты что ли? — воскликнул он, останавливаясь.
— Я дядька Андрей.
— Ну ка, ну ка… Ты гляди — в мундире. Служивый стало быть?
— Служивый.
— И чин имеешь?
— Имею дядька Андрей. Как без чина?
— И какой он ежели на старорежимный манер? В нынешних то я не разумею.
— А он что на новый, что на старый одинаков. Поручик.
— Ты погляди! — вполне искренне произнес селянин и в его глазах озорства поубавилось.
— А откуда у тебя, если не секрет, этот конь железный?
— Этот что ли? Так в складчину взяли. В рассрочку. На весь мир. Зимой то с него пользы чуть — по снегу не идет. И без лошадки никуда. Держим вскладчину по дворам одну. А вот летом — прям песня.
— А что же вскладчину? Что не себе?
— Так откуда гроши взять? Дорог зараза. Вскладчину едва потянули.
— А мотокультиватор не брали?
— Взяли. По весне выручает не пересказать как. Прет как упряжка, только знай себе попердывает сизым дымом. Если бы не он — посевная была бы бедой целой. Сейчас вот думаем, как это все выплатим, трактор малый возьмем Ларс… Ларса… как его черта?
— Ланц Бульдог?
— Его окаянного. Привозили. Показывали. Песня. Проще этого «муравья», а пользы — воз. И главное — зимой идет. Его как раз зимой нам показывать и привозили. Сказывают — и по распутице добре.
— Так и есть, — покивал Петр. — А что это за грузовик был?
— Так-то лавка.
— Какая такая лавка?
— Три раза в неделю по утрам приходит. Привозит всякое на продажу. Муку, соль, спички… ежели что закажешь особое — притащит. Может и ткани отрез, и сапоги, и еще чего.
— Дорого берет?
— Не сильно. Мы в Твери приценивались — накидывает стервец, но меру знает…
Дядька Андрей заглушил двигатель, чтобы топливо зря не жег. И стали лясы точить более обстоятельно. А к ним потихоньку начали другие селяне — греть уши, да языком участвовать…
Сельскохозяйственные угодья были переведены в собственность сельской общины, которая перераспределяла их между своими участниками. Сама же община считалась товариществом на паях. И могла в полной мере распоряжаться своей землей. Даже продать или подарить. Но был нюанс. Им передали землю, что числилась в кадастре как сельскохозяйственные угодья и использовать ее могли только так. Изменение же ее статуса представлял собой целый цирк с конями с подключением высокопоставленных чиновников. Причем если сельскохозяйственные угодья не использовались не по назначению или забрасывали, приводя в запустение, их могли и национализировать. То есть, отнять у общины или иного владельца обратно в государственный фонд.
Товарищество облагалось централизованным налогом в виде доли промышленных культур. Льна там, конопли или иного. За чем следили приходящие инспекторы — они катали по округе на мотоциклах и составляли ведомости сельскохозяйственных работ. Что где посажено, сколько и так далее. Они же следили за тем, чтобы приусадебные участки не выходили за установленные рамки. А то крестьяне любили… хм… увлечься…
Для этих товариществ существовала система лизинга и рассрочки в рамках государственно-артельного партнерства. Полную сумму контракта производителю закрывало государство, а товарищество уже выплачивало в казну. Таким образом удавалось поставлять и семена, и инвентарь, и прочее. В том числе и сельскохозяйственную технику.
Можно было и на свои купить.
Не вопрос. И именно так брали по весне поросят на выкармливание на свиноферме. Но если своих средств не хватало, то закупалась нужное на баланс товарищества, вскладчину.
