Ознакомительная версия.
Он не спеша подошёл ко мне. Присел на краешек кушетки. Нащупал в темноте мою ладонь (я вздрогнула) и положил между своих. Его карие, почти чёрные глаза непонятным образом светились.
— У нас осталась одна ночь, Саша, — сказал он, — вы понимаете, о чём я?
В ответ я, кажется, кивнула, но точно утверждать не берусь.
12. Бог, очень приятно, бог…
Аэропорт города Римини был похож на большой сарай или маленький ангар, это кому как нравится. Мы прилетели туда тридцатого декабря прошлого года и согласно билетам восьмого января этого должны были улетать.
До этого самого Римини из Флоренции я добиралась «Евростаром». Денег на билет второго класса (38 евро) хватило только-только (видимо, мой бюджет подточило вино). Я проштамповала билет в смешном жёлтом ящике на платформе, зашла в пахнущий мужским дезодорантом вагон, бросила на полку, позаимствованную в студии коричневую папку с моими шедеврами внутри, уселась в мягкое синее кресло у столика и потуже запахнулась в плащ.
По итальянским меркам было ещё утро. Носатый дядька в форме пронёс по вагону огромный термос, разливая всем желающим (и мне в том числе) кофе в маленькие пластиковые чашечки. Через минуту другой дядька, такой же носатый, прошёл в противоположном направлении, предлагая газеты. Ещё через минуту женский голос объявил что-то по-итальянски, поезд мягко тронулся и тихонько, словно боясь расплескать мой кофе, набрал сумасшедшую скорость. Справа, отделённая от меня чуть затемнённым стеклом, замелькала вечнозелёная Италия.
Мне было немного зябко, но очень спокойно; несмотря на весь ужас моего положения — ни паспорта, ни билетов, ни денег — я была уверена, что прощаюсь с этой прекрасной страной, и что в завершение истории меня ждёт холодная во всех смыслах родина. А ещё внутри у меня поселилась странная и необъяснимая убеждённость, что всё у меня, в конце концов, будет хорошо. Ещё вчера я дала себе слово, что по приезду домой начну новую жизнь (только не так, как обычно, «с понедельника», а по-настоящему, без оглядки и страховки), никогда больше не вернусь в свой поганый банк (только за расчётом); найду себе творческую (пока ещё не знаю, какую) работу; в широком смысле приведу себя в порядок; заведу «миллионы огромных чистых любовей» и, конечно же «миллион миллионов маленьких грязных любят»…
Неожиданно в цепочку моих мыслей вклинился тот, с кем я провела вчерашнюю ночь. Тёплой волной на меня накатила сладкая грусть; я сделала глубокий прерывистый вдох, да такой, что покосились соседи. «Должно быть, я просто не услышала тогда, у фонтана „Треви“, как упала третья монетка», — подумала я.
Дорога прошла замечательно — я немного поспала, выпила ещё кофе, полистала, брошенный кем-то при отступлении журнал мод. Два раза в мой билет заглядывали загорелые кудрявые контролёры и оба раза, как мне показалось совершенно искренне и широко улыбались.
«Как же всё-таки мало людям для счастья, — думала я, — некоторым, чтобы билет был проштампован».
Я вошла в здание аэропорта ровно за три часа до предполагаемого вылета. Внутри было неестественно пусто: по залу бродило в общей сложности человек десять, вероятно, я попала в большой перерыв между рейсами.
Японца-китайца я заметила сразу. Он, видимо, намеренно выбрал такую позицию, чтобы его было прекрасно видно из любой точки зала. На нём был абсолютно такой же плащ, который я стащила с него во Флоренции, только шляпа была другой, чёрной, отчего он издалека напоминал киношного мафиози.
Увидев его, я дёрнулась. До этого я несколько раз представляла эту нашу встречу (почему-то я была абсолютно уверена, что он на меня выйдет), но всё равно оказалась к ней не готова — меня словно тряхнуло изнутри, когда я увидела знакомую фигуру в плаще.
Японец-китаец поклонился и с улыбкой на лице направился в мою сторону. «Это он, гад, так лыбится, чтобы окружающие ничего не заподозрили», — подумала я и сгруппировалась.
— Здравствуете, Саша, — сказал японец-китаец, когда приблизился на расстояние чуть дальше вытянутой руки, и ещё раз поклонился.
— Конничива[20], Масахиро, — ответила я, скопировав его поклон.
Японец-китаец еле заметно улыбнулся.
— У вас хорошая память.
— Не жалуюсь. Например, я помню, что у вас должны находиться мои вещи, документы и билеты на самолёт.
Улыбка моментально исчезла, и лицо японца-китайца стало натурально каменным, а взгляд ледяным.
— Буду краток, — произнёс он голосом диктора, отчётливо и бесстрастно, — вы победили, но я умею достойно проигрывать.
Он сделал шаг в сторону, и я увидела родной до боли чемодан на колёсиках. От внезапно нахлынувшей радости я чуть не взвизгнула.
— Ваши документы и деньги здесь, — словно фокусник японец-китаец непонятно откуда извлёк сумку, которую я купила на Соломенном рынке у крашеной Ани из Ленинграда, и протянул мне.
Вид моей сумки совсем лишил меня чувства осторожности. Я схватилась левой рукой за её ремешок, потащила на себя, и вместе с ней совершенно неожиданно притянула к себе японца-китайца. Я сообразила, что к чему, когда тот стоял уже вплотную ко мне.
— Я состоятельный человек, Саша, — прошептал он, — могу дать вам много денег. Скажите только, где он?
Я несильно, но уверенно оттолкнула его двумя руками (сумка при этом осталась у меня). Японец-китаец мгновенно ретировался.
— Как хотите, — сказал он, отступая, — моё дело, предложить.
Его взгляд был уже не такой холодный, скорее, усталый. Я внимательно вгляделась в его глаза и вдруг вспомнила, что у меня остались к нему вопросы, и что сейчас самое время ему их задать.
— Вы можете мне сказать, зачем он вам так нужен? — задала я первый по важности вопрос, — только честно.
— Ради моего народа, — чётко ответил японец-китаец, — я должен раскрыть тайну человеческого бессмертия, только так я смогу спасти свой народ. Как это ни парадоксально звучит, но, только распотрошив его на операционном столе, можно понять, почему он бессмертен.
«Бог ты мой, — подумала я, — как же всё запущено…»
— Так, с этим разобрались, — я загнула большой палец не правой руке, — пойдём дальше: зачем вам понадобилась моя скромная персона?
Второй по важности вопрос японца-китайца, кажется, совершенно не удивил.
— Мне было необходимо, чтобы он вырос мужчиной, а для этого нужно, чтобы рядом с ним была женщина, — так же чётко ответил он.
— Почему именно мужчиной? — не унималась я, — чем плоха женщина?
— Если бы он стал женщиной, Саша, я бы обязательно влюбился в неё без памяти, и ни о каком «бессмертии» не могло бы быть и речи — я бы просто не смог тронуть её скальпелем, понимаете? Все, кто обладает ею, влюбляются в неё. Ведь так?
Я сделала вид, что не расслышала его последнюю фразу.
— Неужели вы не могли попросить это сделать какую-нибудь свою сообщницу?
Японец-китаец горько усмехнулся.
— У таких, как я, не бывает сообщниц.
— Вы будете и дальше его искать?
— Я найду его, чего бы мне это ни стоило. Можете не сомневаться.
Пальцы на руке кончились. Я подумала, что узнала достаточно и решила свернуть разговор.
— Что ж, удачной охоты, — сказала я.
— Прощайте, Саша, — ответил японец-китаец, — я буду вспоминать вас.
— Саёнара[21], товарищ, — и я зачем-то подняла вверх сжатую в кулак правую руку.
Японец-китаец поклонился, сделал несколько шагов спиной вперёд, резко развернулся на каблуках и быстрыми шагами устремился к выходу. Я подождала, пока он не скроется из виду, схватила чемодан и укатила в противоположную сторону, к свободному столику кафе.
Следующим персонажем из недавнего прошлого, появившимся на сцене аэропорта Римини, стал Костантино. Он появился во главе группы пейзанок, волочивших за собой огромные разноцветные сумищи.
Костантино шествовал во главе стада налегке. Внешне он выглядел совершенно раскованно, даже, я бы сказала беззаботно, но глаза его при этом непрерывно шарили вокруг. Я поняла, что он ищет меня. Первым моим желанием было убежать или спрятаться, но я не сделала ни того, ни другого (во-первых, стара я, чтобы от кого-то бегать, да и прятаться мне было некуда, разве что, под стол, во-вторых).
В самом центре зала Костантино остановился (пейзанки тоже встали), медленно повернулся вокруг своей оси и, наконец, его взгляд, казалось, бессистемно бродивший по залу, встретился с моим. Воспоминания о моём Флорентийском приключении сверкнули в мозгу, словно трейлер к какому-нибудь голливудскому фильму. Образы вышли настолько яркими, что у меня заболела грудь.
И всё-таки я выдержала напор чёрных глаз. С небольшой задержкой, но до меня дошло, что я не испытываю к Константину Натановичу Говенько ненависти и совершенно его не боюсь. Я прекрасно понимала, что этот человек опасен, возможно, даже способен убить, но страха перед ним у меня не было, а было тяжело доставшееся чувство превосходства над сильным противником (подобное, вероятно, ощущали москвичи при виде пленных немцев, которых гнали по Ленинскому проспекту), и, честно скажу, я не получала от этих ощущений никакого удовольствия.
Ознакомительная версия.
