там, где мы стояли, будет выглядеть так, будто был тут кто, да исчез, испарился, взлетел в воздух! Только бы эти недотёпы ни за что руками не хватались!
– Аккуратно давай, осталось три шага! – проворчала я. – Только ничего, вообще ничего не трогайте, не ломайте траву, поняли?
Они снова послушно закивали, дрожа от боли и унижения. Зато живые, чего тут ещё надо?
– А, долбаный ты ведьмин хвост! – чуть не заорала я, понимая со всей неумолимой силой, что на дерево нам не залезть. Собаки уже здесь. Даже эти два глухаря слышат голоса и лай. Нам не успеть, не успеть!
Одним прыжком я преодолела оставшееся расстояние до дерева, и – о, чудо! – прямо за ним большая нора! Бегло глянув на неё, я поняла – пустая! Чудесно, папа Дьявол нас хранит!
– Ты прыгай, а ты проползай так, чтобы ничего не сломать, поняли? – я махнула рукой поочерёдно девчонке и шуту: – Да не бойтесь, я подхвачу! Ну же!
Девчонка, наконец прекратив реветь, махнула длинными ногами, как олень, я схватила её на лету и едва устояла на ногах: повалиться нельзя – оставим жирную вмятину.
– Видишь нору? Полезай! – толкнула я её хрупкое тельце от себя.
– А ты руку давай, – добавила я и выволокла из-под папоротников ободранного, истерзанного шута. Он злобно корчил рожи, и видно, что ужасно мечтал почесать всё волдырястое тело. Яд проник в свежие царапины и жрал его поедом. Но оба не издавали ни звука. Ага, говорила же – кто жить хочет, и ногу себе отгрызёт!
Я торопливо запихнула обе тушки, маленькую и ещё меньше, в нору. Поспешно содрала с себя всю одежду и остатки пыли растёрла как ни попадя по голому телу. Сгребла в комок своё шмотье, только нож оставила. Зашвырнула комок подальше на дерево и сама вслед за зверятами в нору упихалась. Мы сбились в тесную кучу из трёх тел и с гулко бьющимися сердцами, дрожащие – мне их трясучка передалась – затихли. Я прижала к груди нож, девица крепко зажмурилась и сжала губы, её дружок смотрел на неё огромными больными глазами. Ужас близкой смерти давил на них, орал собачьим лаем, накатывал руганью и проклятьями солдат… «Куда они подевались, что за херня с собаками, какого дьявола они встали!» – неслось на нас густой волной, как удущающе вонючее, обжигающее дыхание из медвежьей пасти… И снова раскрылась передо мной чудовищная алая тьма, полная огромных, заточенных клыков, за которыми – чёрная пустота, готовая поглотить тебя, изорвав, истрезав живую плоть твою на кровавые куски… Я сама оцепенела и вдруг ощутила, как горячая слеза ползёт вниз по щеке. Но даже поднять руку и утереть её не посмела, так меня всю свело в тугой узелок.
А собаки в папоротниках шарятся, прям вот здесь, руку из норы высунь – и схватятся, и выволокут тебя на смерть! Почему, почему? Неужели яд прокис, неужели он больше не действует? Уходите, убирайтесь к чертям, проклятые, ну давайте же! Кто-то из двоих обречённых, как и я, вцепился мне в руку так, что я чуть не заорала. Но даже если бы постаралась – не смогла, я просто застыла, обратилась в камень и даже дышать перестала. «Уходите, уходите же», – заклинала я, а медведь всё дышал, и хрипел, и дёргал чёрной губой у меня перед лицом…
Всё, что я смогла сделать – только зажмуриться и впиться ногтями в чью-то ладонь. В ответ лишь – едва ощутимый всхлип, и собаки, собаки…
– Якобина… – вдруг тихо-тихо прошелестел чей-то голос. – Иголка, кажется они ушли…
И горячие маленькие пальцы осторожно принялись разжимать мои тиски на чьей-то руке. Я очнулась, вынырнув из густого, липкого забытья. Отпустила руку – как оказалось, девицы. Она слабо вскрикнула, я было шикнула на неё, но поняла – да, шут прав, зловещие «они» действительно ушли. Откуда знаю, что не затаились тут, не выманивают? Уж если я что-то и знаю, то именно это. Опасность миновала. Мы остались живы. Я кивнула и, собирая остатки гордости, промолчала. Им нельзя знать, что я, позорница, испугалась…
Вынырнула из норы, огляделась. Тихо. Погоня ушла в другую сторону. Но вызывать этих двоих я не торопилась. Тело дрожит, ноги не слушаются. Дура ты, Якобина, дурища! Чего так не вовремя медведя-то вспомнила?
– Какого чёрта вообще? – проворчала я и засунула морду в нору – выходите, мол.
Из темноты неловко, но споро, выволокся шут. А девчонка за ним не спешит, прячется. Он сел на корточки и принялся ласково её уговаривать. А я отошла за дерево, мне очень остро приспичило. Я присела и, глядя в небо, мотала головой – как так вышло, что я точно в детство вернулась? Не хочу выходить к этим двум, не хочу видеть их, спасать, вести куда-то… хочу в пещеру, завернуться в шкуру, лечь у огня или хотя бы так, свернуться калачом, лелеять свой рваный бочок и трава не расти!
– Ну что вы тут, раздуплились, нет? – накинув эдакий плащ равнодушия, деловито вышла я из-за дерева. Девчонка, вся такая поникшая, тут же вскинулась и, глядя на меня, даже руки от груди убрала. Оно и понятно – когда не одна ты тут нагишом, всё полегче. Уф, да на них обоих смотреть больно. Точно из пыточной только что! Голые, униженные, бледные… Изорванные, распухшие, изъязвленные царапины кровоточат… Как крысы покусали, ей-богу!
– Да-а-а-а, ребятушки, несладко вам! – покачала я головой. – Но вы это…
Чего бы такое сказать? И что я вообще собиралась говорить? Башка пустая совсем…
– Ах да, тут есть местечко одно, очень славное! – засюсюкала я, как добрая мамаша. – Вам понравится, а главное, очень уютненько можно переночевать!
А потом я свалю, когда вы уснёте, и вернусь наконец домой, домой…
Но нет. Это просто сладкие мыслишки, а на самом деле я уже знаю, что не смогу их бросить, доведу до безопасности. И почему, ну почему мне не похрену?! Я двинулась к домику, рассчитывая, что они за мной пойдут.
– А мы что, нагие туда пойдём? – дерзко крикнула мне в спину девица.
– Да как ты задрала-то! – вдруг выбесилась я. – Хочешь – тут стой, я домой двину!
– Что ты, что ты, нет, прости её, она просто… просто… – замахал ручонками её дурак.
– Да что ты говоришь? – огрызнулась я. – Давай уже заткни бабу свою или я сваливаю, остодолбенили вы мне оба со своим поганым нытьём!
Как же тянуло съездить ему по точёной скуле… Но на дерево за тряпьём слазила. Жилетку с ветки сняла
