подальше от злой тёти Иголки! А если сбежали, я их вмиг найду по горячим следам и уши отрежу!
К счастью, никому ничего отрезать не пришлось, а то б ещё обратно пришивать, а мне не хочется. Я нашла парочку мило балакающей на поваленном дереве. Сидят бочок к бочку, она головку к нему склонила, он ей – сюсю-мусю, ни дать ни взять – пара лебедей! Ой, мои воробушки! Я подкралась и встала у них за спинами. И стою. И стою, и ещё стою, а они и ухом не ведут! Мне уже надоело, однако же!
– Бу! – каркнула я негромко. Ка-а-а-ак они подлетели, вы б видели! Я от смеха так и свалилась в колючие заросли, руку ободрала и в грибах вывозилась. Но как же смешно, от чёрт меня подери! Эти мордахи, эти её «что ты творишь, умалишённая?», а он-то, он! Разразился последней бранью, щука мелкая! Уф, уморили, надорвусь хохотить!
Ржу, как конь, от грибов отряхиваюсь и вдруг…
– Тс-с-с, заткнулись оба! – шикаю и делаю огромные глаза. – Мигом, я сказала!
И замерла, вытягивая шею. Они как стояли с открытыми ртами, так и встали как вкопанные. Собаки! Дьявол, этих двух и правда ловит кто-то! И кто бы там ни был, если мы сию же минуту не запрыгаем, как на адской сковороде, нам всем конец. Ну, мне-то нет – я убегу без проволочек, да и не меня псы искать намылились, а вот голубков разорвут.
– А вот теперь, ребятушки, слушаем меня и всё, в точности всё выполняем, как я скажу! – я схватила их за руки и, глядя то одному, то другому в огромные от страха глаза, продолжила зловещим шепотом: – Поняли меня? Поняли – кивните!
Оба закивали, он – быстро и решительно, она – еле дыша, в полкивочка.
– А раз поняли, снимайте с себя всё до последней тряпки!
На лицах отразилось недоумение.
– Да быстрее вы, ну! – чуть не заорала я, мне хотелось ударить кого-нибудь, а лучше обоих!
– Чурбанами стоять будете – собаки через минуту тут будут! Раздевайтесь, тролль вас задери!
Они принялись неуверенно стягивать своё шмотьё, но чёрт, как же медленно!
– Да вам жить, что ли, совсем не хочется, стыдливые вы мои? – уже в голос заорала я, потому что, если они так будут медлить, уже скрываться бесполезно станет. – Собаки всё ближе, мать вашу в ухо! Быстро, быстро всё сняли с себя, кому говорят!
Я шагнула к карлику:
– Давай помогу! – он поспешно кивнул, и я ножом распорола его рубашку. Сдёрнула лохмотья и в кусты подальше отбросила. Девица же, едва стянув верх, стояла, прикрываясь.
– Ой, милая, кому тут не похрену на твои стыды, а? – накинулась я на неё и под испуганный взвизг на раз-два все её шелка сдёрнула и туда же, вслед за шутовым шмотьём отправила. Эти двое, красные, как волчьи ягоды, ладонями зажимали каждый своё, но, пёс вас загрызи, чего там особенного?! Я быстро достала из поясного кармана вонючий, ядовитый порошок и молча, грубо, со злостью принялась натирать маленькое тельце шута.
– Что это? – пискнул он.
– Рот закрой! – жёстко скомандовала я. И не для того, чтобы потешиться: – Это яд, он собак от вас отпугнёт, никакая сила их не заставит за вами гнаться после этого!
– А нельзя ли было его в одежду втереть? – дрожащим от скрытых слёз голосом прошептала девица.
– Нельзя, а если б можно было – я б так и сделала, мне ваши пиписьки разглядывать совсем не в радость! – бросила я через плечо, натирая шуту длинные русые волосы. Он собрался было что-то вякнуть в защиту своей любезницы, но я сделала страшные глаза и повторила: – Да закрой ты рот! Наглотаешься – сдохнешь, где стоял, но сперва намучаешься!
Он поспешно хлебало захлопнул.
– Теперь твоя очередь, руки опусти! – подошла я к несчастной девице. Она в ужасе головой замотала.
– Считаю до одного и ухожу к чёртовой матери в лес, а вы тут дожидайтесь собак! – гаркнула я, и она замахала руками, отчего показалась её грудь, такая крохотная и розовая, что жалко зловонным порошком прикасаться. Я насыпала новую горсть и принялась её нежное тельце надраивать. Такое мягкое… такое чистенькое! Кожа словно сливочная, сахарная, такая сладкая, манящая… Я никогда к благородным жертвам не прикасалась, вроде как, ни к чему оно мне, но тут… о, тут я поняла-а-а-а, зачем мои мужики так рьяно охотятся… А Габриэль, муж мой, он ведь до сих пор мне так и не рассказал, откуда пришёл в мой лес, где грамоте научился и по какой-такой старой памяти книжки из города таскает в нашу нору. И почему найти в богатой повозке книжицу-другую для него самая желанная добыча, впереди золота и мехов. А что, если он оттуда родом, где подобные девицы доступны, и он познал эту молочную кожу, эти медовые изгибы до того, как пришёл ко мне? И что, если теперь, когда ко мне под рубаху руку запускает, тоскует по изнеженным прелестям? И натыкаясь на мои шрамы и жёсткое, узловатое тело, думает: «Эх, грязная ты корова, сухая говядина, не чета моим голубкам в сливочках?» Я разозлилась и крутила девку так, чтоб сделать ей побольнее, да ещё и шикала на неё, чтобы даже охать не смела – вдохнёт, мол, яд. Да не так он опасен, я просто пугаю их, чтобы рты позакрывали и потише себя вели.
– А теперь приготовьтесь, начинается самое мерзкое! – сказала я и стянула с девицы сапожки: – Босиком побежите и ни гу-гу, поняли?
Бедняги, мне даже жаль их стало… нежными стопочками, которые, небось, ничего жёстче персидского ковра не знали, ломиться через лес и на дерево лезть… А вы что подумали, не поведу же я их в дом, чтобы преследователям прямую дорожку сквозь папоротники проложить и дать ну очень удобненькое местечко, где без сучка, без задоринки нас всех вытащить, как из капкана!
Шут взял девицу за руку, она смотрела на него с ужасом обреченного на казнь. Он попытался ей улыбнуться, но вышло так худо, что лучше б он даже не пробовал! Я осторожно раздвинула жёсткий папоротник и махнула им рукой. Девица сделала первый шаг, и по лицу её потекли предательские слёзы. Больно, знаю. Потерпит! И я раскрыла зарослей им ещё на один шаг. Собаки уже совсем рядом, но всё прахом пойдёт, если бежать напролом. Тогда и без собачьей указки всё видно будет. Надо пролезть до дерева так, чтобы не сломать ни одного листа, тогда мятая трава
