Гиена опустила молоток и удивленно посмотрела на Кролика:
— То ли я, то ли не я… Ну так ты или не ты?
— Если б все было так просто, — тоскливо вздохнул Кролик.
Широкой лапой Гиена сцапала Кролика за загривок и выдернула из толпы зрителей, как выдергивают сорняк из грядки. Кролик безвольно и покорно болтался у нее в лапе, пока она пробиралась на свое место. Там Гиена бросила Кролика в ящик с гвоздями, служивший также и местом для дачи свидетельских показаний — потому, что никому пока в голову не пришло смастерить что-нибудь соответствующее.
Страус подал Кролику стул, тот встал на него и уныло выглядывал из-за края ящика. Зверек был мелкий, худой и весь какой-то пришибленный — смотреть не на что. Даже серый цвет его шерстки вызывал тоску. Усы Кролика опустились. Опустились, переломившись надвое, и длинные уши. Морда Кролика, казалось, состояла лишь из пары наполненных скорбью глаз и беспрестанно подергивающегося носа. Если бы он даже и предпринял попытку развеселиться, настроение его, пожалуй, не поднялось бы выше депрессивной отметки.
— Ваша честь, — сказал Страус. — Разрешите представить моего первого свидетеля.
— Виновен! — мгновенно выпалил Псевдогрифон.
— Но, ваша честь, он всего лишь свидетель!
— Вы уверены? С таким виноватым видом?
— Уверен, ваша честь. Если позволите мне продолжить..
— Разве вам кто-нибудь не дает?
Страус решил не пререкаться и обратил всю силу своего красноречия на Кролика, чьи уши от этого опустились еще ниже.
— Ты Кролик Робби, придурковатый обжора, косой с заскоками?
— На этот вопрос однозначно ответить трудно, — грустно проговорил Кролик. — Я бы сказал, что был им, но как я могу быть уверенным? Только потому, что я вижу Кролика в зеркале, нет причин делать скоропалительные выводы. Я помню, как был им, но эти воспоминания могли быть навязаны мне искусственно. Или они вызваны галлюцинациями. Или вами. Всеми вами. Потому как я знаю: все, что здесь сейчас происходит, возможно, не что иное, как чрезвычайно гнетущая иллюзия, которую я в данный момент испытываю. В этом случае сейчас я разговариваю с самим собой, чего мне не хотелось бы. Если честно, мне очень хочется домой, отпустите меня, пожалуйста. Я чувствую себя здесь, как во сне.
— Я могу доказать, что это не сон, — рявкнула Гиена. — Если шлепнуть тебя за ухом этим вот молоточком и ты почувствуешь — а ты точно почувствуешь — удар, это и будет доказательством реальности происходящего.
— Необязательно, — возразил Кролик. — Может, мне просто пригрезится, что вы ударили меня.
— Ошибаешься. Я врежу так, что у тебя отпадут все сомнения.
— Но как это поможет доказать, что я тот самый Кролик Робби?
— А так: прежде чем врезать, я скажу тебе, что ты тот самый!
— Но откуда вы будете знать, что вам самой это не мерещится? Вы ведь тоже можете страдать ложными представлениями о том, что лупите народ крокетным молотком, в то время как в действительности делаете что-либо совершенно иное, например читаете книгу или собираете цветы. И потом, откуда вам известно, что вы и в самом деле Гиена? Я вижу Гиену, когда смотрю на вас, но как вы можете доверять моему подверженному ошибкам мнению в таком важном деле, как установление подлинности вашей личности?
Пристав несколько раз открыл и захлопнул пасть, затем сел на ступеньки у скамьи подсудимых подумать. Страус, будучи скроен из более крепкого материала, решил попытаться еще раз.
— Я утверждаю, что вы Кролик Робби! Я в этом деле являюсь обвинителем, и, раз я сказал, значит, так оно и есть. А теперь, прошу вас, расскажите суду, что вы видели, наблюдая нападение на Козерога.
— Не знаю, что я видел, — грустно отвечал Кролик. — Если я вообще что-то видел и не был в это самое время где-нибудь в другом месте. Я даже не уверен, здесь ли я сейчас. А если и здесь, то как бы я хотел оказаться где-нибудь в другом месте. И как бы мне хотелось сейчас уйти, если я уже не ушел.
Судья перегнулся через свой стол и сурово взглянул на прокурора Страуса:
— Сию же секунду уберите этого Кролика из суда, прежде чем ему удастся убедить нас, что нас тоже здесь нет…
— Довольно, — быстро проговорил Страус. — На этом закончим, Кролик Робби. Можете идти.
Жестом он предложил Кролику покинуть скамью подсудимых, но к этому моменту Кролик решил, что он на самом деле не существует, или не существует сбор, или то и другое одновременно и, так или иначе, нет нужды повиноваться приказу, который ему, скорее всего, мерещится. Страус устало махнул приставу убрать Кролика, что Гиена и сделала с некоторым, скажем так, удовольствием, решив, что лично она наверняка существует, потому как прекрасно проводит время. В особенности, когда пускает в дело молоток. Пристав вытащил несопротивляющегося Кролика из ящика и швырнул его к первому ряду скамеек зрителей, которые тут же не преминули воспользоваться несчастным как пуфиком для затекших ног.
— Я думаю, что я мыслю, следовательно, я думаю, что я существую. Я думаю… — печально шептал Кролик, однако никто его не слушал, даже он сам.
— Вызовите следующего свидетеля, — велел Страус голосом с едва уловимым оттенком отчаяния. — Приглашается Козерог!
— Да здесь я, здесь! — рявкнул Козерог. — Вот только мне с инвалидного кресла никак не встать, так что нет смысла тащить меня в этот ящик. Просто подкатите туда, а я прислонюсь к этой вашей деревяшке.
Общими усилиями Мишка и Козерог вкатили кресло на помост. Страус многозначительно посмотрел на ружье в Мишкиной лапе.
— Самозащита, — пояснил Мишка, позволив дулу как бы непроизвольно качнуться в сторону Страуса, и тот решил не зацикливаться на этом вопросе. Все свое внимание он сосредоточил на Козероге, шумно отхлебывающем водку из своей бутылки. Выглядел Козерог сейчас не очень здоровым, впрочем, как и всегда. Окровавленные бинты на теле казались совершенно неуместными в мире животных.
— Ваше имя Козерог? — спросил прокурор.
— Если не Козерог, то мою жену ждет офигенный сюрприз, когда я вечером заявлюсь домой. Ну, конечно, черт меня дери, я Козерог, а вы что думали, я — истекающий кровью утконос? Боже, как меня все это бесит… Вот вам живое подтверждение того, что Творец обладал чувством юмора, да еще каким.
— Вам необходимо подтвердить это перед судом, — упорствовал Страус. — Назовите свое имя и расскажите суду, что произошло на кладбище.
— Имя мое Козерог, и какой-то ублюдок подстрелил меня. И все дела. Слушай, Мишка, укати меня отсюда.
Потребовалось немало времени и терпения всех присутствующих, но суду в конце концов удалось выяснить детальную картину случившегося. Зрители переговаривались вполголоса. Большинство из них и слыхом не слыхивали о том, что такое враг, а уж тем более враг, стреляющий из укрытия, а затем улетающий на вертолете армейского образца. Козерог подкрепился глотком из своей бутыли и уставился налитыми кровью глазами на Страуса:
— Мы когда-нибудь перейдем к главному? Я имею в виду, к решению вопроса, что с этой чертовщиной делать?
— Что есть что — решать будет Великий сбор, — заявил Псевдогрифон и пожалел о сказанном в ту же секунду, когда Козерог перевел свой взгляд на него.
Несмотря на то что козла подстрелили, поведение его ни на йоту не улучшилось, и плевать ему было, знал ли об этом кто-то или нет. Козерог нацелил взгляд на собравшихся зрителей, затем — на присяжных.
— Шутите. Этот сброд не отважится помочиться на собственные ботинки, если те загорятся.
Судья грохнул молотком:
— Прекратите! Еще одна подобная выходка, и я предъявлю вам обвинение в оскорблении суда
— Только попробуй, — подал голос Мишка.
— Вынужден согласиться с медведем, — сказал прокурор Страус. — Преимущественно потому, что он держит меня на прицеле.
Псевдогрифон взглянул вниз на медвежонка, на его ружье и решил, что Страус аргументирует по существу:
— Свидетель прощен и может покинуть место дачи показаний. Он также, если это его не затруднит, может убираться к чертовой матери.
