Достаточно.
Его вздернули.
Потащили. Кинули спиной на камень. Он хотел было сказать, что действовать надо мягче, но потом подумал, что не стоит. Все одно уже недолго осталось.
Руки захлестнули цепи, что характерно, тоже новые, блестящие. Непользованные. Но крепкие. Он подергал одну так, порядка ради, ибо приличной жертве положено вырываться и взывать о помощи.
На худой конец — о справедливости.
— Ишь ты, — восхитился кто-то. — Крепкий мужик.
— Отходите, — велели ему, и над головой Беломира возникла тень. Он голову и задрал, решив, что теперь можно, на алтаре бить не должны, как-то оно неуважительно по отношению к тому, кому жертву приносят. Тень превратилась в знакомого типа.
Как его… Синюхин.
И ведь, главное, он сразу Беломиру не понравился. Прямо-таки до скрипа в зубах и острого желания набить морду. Беломир решил, что если выживет, то больше не будет отказывать себе в малых удовольствиях.
Синюхин затянул какое-то заклятье.
На редкость занудное заклятье, и читает он его… неправильно? А это Беломиру откуда известно? И главное, ведь язык смутно знаком, но ощущение неправильности… будто фальшивит, что ли? Точно фальшивит, засранец этакий.
Обидно.
Тут жертвоприношение века, а они не подготовились.
— Фальшивишь, — сказал Беломир, и Синюхин споткнулся.
— Господин, может, его… — вмешался в беседу кто-то третий.
— Не стоит, — махнул рукой Потемкин-старший, который и человеком-то не выглядел.
И не выглядел.
И не был.
Это открытие уже не удивило. Верно, Беломир окончательно потерял способность удивляться. Просто сделал в памяти отметку.
— Так фальшивит же! — громче возмутился Беломир.
— Замолчи! — в бок пихнули.
— Неуважительно, между прочим…
— Да я… — Синюхин задохнулся от возмущения. — Я годы практиковался в старом языке.
А, вот в чем дело. Старый язык… да он слово через два правильно произносит. Кто его вообще учил? И учил ли? Язык холмов в университете не преподают.
— Кажется, ваш черед, госпожа жрица, — сказал с насмешечкою старик, который… точно знал, что так будет.
Хитрый старый… не лис. Лисы — животные приличные. А на этого и слов-то нужных не подобрать.
— Да я… я…
— Отойди, — жрица поднялась к алтарю и, склонившись над ним, провела ладонями по лицу. От прикосновения её обдало жаром, и кровь будто вскипела.
Не только кровь.
Дышать стало тяжко, будто каменная плита упала на грудь. Но тяжесть будто исчезла. И жрица тихо произнесла:
— Верь нам.
Верит.
В конце концов, что еще делать остается? Цепи разорвать и в бой? С цепями Беломир справится. Силу свою он чуял, как и то, что рано…
Для чего?
Она же завела песню. И на сей раз слова ложились древним узором, восхваляя ту, что некогда ступила на эти земли, обагрив их кровью.
Она не сама пришла. Её привезли люди.
Когда?
Давно. Пусть не на заре мира, но во времена столь далекие, что и песен о них не осталось. Те люди бежали. Но и в беге этом не забывали о той, которая была им…
Богиней?
И матерью. Кровь от крови. Слово от слова. Сила от силы.
Взлетели тонкие руки, сжимая узкую полосу клинка. А ведь красиво. Настолько красиво, что глаз не отвесть. Беломир и не отводит. Умирать не страшно. Он знает. Он уже пробовал. Жалко только… не себя. Сестрицу. Загорюет. И племяшки.
Отец опять же.
Он, конечно, та еще сволочь, но ведь отец. И…
Клинок вонзился в грудь. Сделанный из черного камня, того, который плавили в первородном огне драконы, он был тонок и остр.
Кто-то выдохнул. Кто-то, кажется, всхлипнул. Зря. Умирать не страшно. Страшно бросать их вот так… кто защитит? И жрицу тоже. Молоденькая совсем. Клятву опять же дала. Понять можно. Гражданская. Кто бы не дал? Кто бы выбрал не своих близких, а какого-то сомнительного…
А она стоит, улыбается.
И кровь еще кипит в груди. Но не больно почему-то. Совершенно не больно. Только цепи мешают. Беломир их и стряхнул. Чтобы Бестужевы да в цепях умирали? Не бывать такому.
Он выпустил силу. И проклятое железо разлетелось на осколки.
Беломир сел.
И вдохнул. Неудобно. В груди что-то мешает, но…
— Не трогай, — сказала жрица.
Он и не стал. Нож? Пускай себе. И хорошо, и правильно. Только на краю так бывает, что сила раскрывается в полной мере. Так вот, наверное, чувствовал себя Сашка, выпуская ледяную бурю. Сашка справился. И у Беломира выйдет.
С раскрытых ладоней хлынула стужа.
Полетела.
Завыла.
Закружила. И кто-то потрясенный охнул… а кто-то, наверное, тоже потрясенный, нажал на спусковой крючок. Звук выстрела пробился сквозь вой ветра.
Плохо.
Гражданские тут. И жрица. Беломир дернул плечом, сосредоточился… металл не любит холода. Становится на диво хрупким. Вот так, пусть и превратится в лед.
А потом…
Он шагнул навстречу тому, кого собирался убить. И даже, что характерно, угрызений совести не испытывал. С совестью у Беломира давно уж свои отношения сложились.
А старик, осклабившись, шагнул навстречу.
— Силен.
Это Беломир прочитал по губам. И согласился. Он и вправду силен. А теперь вот силой делится. Ему, если подумать, силы не жаль. И когда вокруг старика заклубилась тьма, на пути её встала стена из полупрозрачного льда.
Только…
Тьмы было так много.
Она исходила из тощего тела, выплескивалась, сочилась, собиралась на полу темной лужей. И голос жрицы, которая продолжила читать заклятье, звенел сквозь вой рукотворного ветра.
Все стало понятно.
Жертва будет принесена, но… осталось решить, кто станет жертвой.
Беломир осклабился.
А старик ответил оскалом. Он точно знал, что сильнее. Что ж, это знание многих подводило.
Олег понял, что не зря не любил магов. Вот, если подумать, какому нормальному человеку придет в голову жертвоприношение устраивать?
Храм этот опять же.
Силы тянет. И страшно. Самому себе стоит признать — он, Олег Красноцветов, полагавший себя бесстрашным, ныне дрожит и готов зубами в руку вцепиться, чтобы от ужаса не заорать.
Ведьмак?
Ведьмаки ничто, а маги… одного вон в жертву принесли. Олег сам видел, как Калина в грудь его клинок вогнала. И еще подумал, что по-хорошему это ему на алтаре лежать надобно. Подумал. Содрогнулся. Порадовался, правда, недолго, потому как стало очевидно, что их всех тут ожидает. Ну а потом все пошло не так.
Неправильно.
Сперва жертва вместо того, чтобы умереть в мучениях, просто стряхнула цепи и поднялась. Причем с клинком в груди. Вспомнилось аккурат, что тетка поговаривала, будто ведьмакам во времена прежние головы отрезали перед тем, как хоронить. Ему это тогда глупостью казалось, байками, а выходит, что не зря отрезали.
Без головы с алтаря подняться куда как сложнее.
И главное, стоит маг, усмехается, покачивается слегка. А над ним сила клубится, белая, ледяная. Олег залюбовался бы, да сила выплеснулась, потянула стужей, накрыла льдом всю-то пещеру. И камень подернуло сединой изморози.
Стало холодно.
Так холодно, что зубы смерзлись. И не только ему. Что люди, что звери, лежащие, инеем покрылись.
Кто-то выстрелил.
В мага.
Идиот. Надо было сразу голову… мысль засела. Крепко так засела. И Олег пытался от неё отделаться, а не получалось. Не мысль — заноза. И вот как с ней быть?
Он обнял девчонок.
Прижал к себе.
И пополз к медведю. Тот большой. Горячий. И с шубой. В шубе, глядишь, не заледенеют. Снова хлопнул выстрел. А потом оружие рассыпалось серебряными искрами. Этого Олег видеть не мог, но все одно видел. Что тоже было донельзя странно.
Конечно.
Металл на холоде становится хрупким. Часы вот руку обожгли. Дорогущие, но металл… и Олег успел содрать, кажется, вместе с прилипшей к ним кожей. Но кожа — малая цена. Кто-то из автоматчиков вон оружие бросил, на колени упал и покатился с воем.
Да что тут вообще…
Не важно.
