— А зачем? Снова остаться одному. Быть самому по себе. Быть пустым и никому не нужным.
— Детские обиды.
— Да. И это тоже. А разве не из детства идут все наши комплексы, сомнения, страхи? Я никогда не знал материнской любви, Аура. Никогда не видел в глазах отца такого же слепого обожания, которое он обращал к Рейвену.
— Слепое обожание. Что за бред. Разве ты не видел, что он творил с ним после побега Гвинервы? Слепое обожание… Скорее, глухая ненависть.
— Тогда, может быть. Но до этого… Знаешь, ему нравилось натравливать меня на брата. Когда-то мы дружили. Близки были даже. Не разлей вода. А потом я начал замечать все эти мелочи. То, что не получил, то, что не дал мне отец.
— Но он же не виноват во всем этом.
— Я тоже. И у него столько защитников. А я учился защищаться сам. И знаешь, тебя я ему не отдам, и не надейся.
— Я не переходящий приз, чтобы меня куда-то там передавали. Я сама решу, как мне жить и с кем прожить эту самую жизнь.
— И с кем же? С ним?
— Прости. Но я всегда выбирала его. Всегда буду выбирать его. Он мой ли-ин. А ты мой палач.
Зря я последнюю фразу сказала. Была бы материальной, ударил бы. А так рука прошла сквозь меня и сжалась в кулак вместе с частью пледа, в которую я была закутана.
— Ты хотел правды. А теперь злишься. Это глупо.
— Я никогда не дам тебе быть с ним. Лучше убью своими руками нас обоих. Но с ним ты не будешь.
— Это мы еще посмотрим, — упрямо возразила я и растворилась в пространстве. На этот раз сама.
— Что ты здесь делаешь?
— Не рад видеть?
— Не рад.
— Яр, мама беспокоится. Возвращайся домой.
— И что? Жить как раньше? Словно ничего не было?
— Пойми. Ее ты потерял. Этого не изменить.
— Посмотрим, — упрямо возразил он, — Ты не любил, Аен. Ты не знаешь, что это такое. Я не могу уйти. Просто не могу. Всегда буду рядом. Где-то поблизости. Буду ждать.
— Как верный цепной пес?
— Да. Как пес, кот, кто угодно. Она живет, дышит, любит, пусть не меня. А значит, есть шанс. Когда-нибудь она вернется.
— Ты сумасшедший.
— Может быть. Но тебя ведь не только мама прислала?
— Не только. Мятежники хотят освободить Артура Марани. А у тебя есть связи и возможность.
— Я не стану просить ее об этом.
— И не надо. Нам бы только шанс.
— Как тогда? Проникнуть в город и пытаться убить короля?
— Откуда ты…
— Я больше не слышу твоих мыслей, но все еще чувствую. Кто еще мог так точно нанести удар?
— Жаль, что не убил.
— В этом я с тобой не могу не согласиться. Если бы его не было…
— Хочешь, я снова попытаюсь?
— Не могу. Она чувствует что-то к нему. Пока это так, он будет жить.
— А камни?
— Я нашел еще один. Сейчас пытаюсь понять, у кого он. Где-то здесь. Совсем рядом.
— Нужна помощь?
— Нет. Я справлюсь сам.
— Всегда сам. В этом весь ты. Но не забывай, что и я иногда могу слышать твои мысли.
Аен ушел, а Яр остался. Слышал отголоски его мыслей. И не закрывался. Получал какое-то почти садистское удовольствие от тех обвинений, которые он в него бросал. И прочувствовал каждое слово. Но хоть убедился, что еще способен чувствовать хоть что-то. Что не все еще она забрала. Он слышал слухи. Королева больна. Почти не выходит, отменяет многие приемы. Но король спокоен и молчит, почему? Ведь такая новость должна уже быть известна, обсуждаться на каждом углу. Если только Мила не угрожает… или что-то не угрожает ей. А ведь она и не жена ему вовсе. Может статься, что и не нужна она ему. Хотелось бы. Как бы сильно хотелось хоть на миг затеряться в этой лжи и забыть те глаза, в которых когда-то была тьма, а сейчас жила любовь. К его любимой девочке. К его солнцу, свету, воздуху, основе его существования. Он не лгал брату, когда говорил, что позволит ему жить. Если она этого будет хотеть. Пока она будет хотеть. Он только ждал и надеялся, что когда-нибудь это ее желание перерастет в ненависть, и она вернется. А он подождет. Пока камни поищет. Делами займется и будет отчаянно надеяться, что и на его улице когда-нибудь наступит праздник.
* * *
Когда Мила ушла, я честно пыталась хоть немного поспать. Но, не получалось. Раздражало это понимание, его присутствие где-то поблизости и приходилось сдерживать себя, чтобы не пойти и не найти, не прижаться, не сказать все, что хотела сказать. А еще хотелось плакать. Мне вспомнился тот наш последний день, когда мы стояли и прощались, как оказалось на так много лет. Вспомнились его крылья. Я скучала по ним, по всему скучала. И не давали покоя слова Милы. О шансе. И так хотелось воспользоваться. А потом я почувствовала снова это… присутствие за дверью. И это стало последней каплей.
Стемнело, в доме стало совсем тихо. И он ждал. Я спустилась босыми ногами на пол, почувствовала пробежавшийся по ступням ветерок, накинула халат, слишком большой для меня, но теплый и подошла к двери. Страха не было. Я знала, в какой комнате находится он, знала, что дверь не заперта, все знала. И я вошла.
Он услышал, но даже не посмотрел на меня. Так же сидел в кресле, закрыв глаза ладонью, а на столике стакан и не начатая бутылка коньяка. И было в нем что-то такое беззащитное, отчаянное сейчас, что мое бедное сердце, наконец, взяло верх над разумом. Я медленно подошла к креслу, уселась у него в ногах и прислонилась головой к мужским коленям.
— Прости.
Он лишь беззвучно рассмеялся.
— Ты все еще думаешь, что одного «прости» будет достаточно?
— Ну, ты можешь поцеловать меня, желательно не так, как было в начале, со всей этой жестокостью, а как в конце. И еще того ковра не хватает, и пирожных, и эльфийского вина.
В ответ меня мягко отодвинули и уселись рядом.
— Убил бы.
— Знаю. А ты жениться собирался.
— Надеялся, что ты придешь и с грозным рыком скажешь, что не желаешь носить на голове ничего тяжелее короны.
— Я люблю тебя, — просто проговорила я.
— Знаешь, почему я тогда заставил тебя обручиться со мной? Не из-за трона. Тогда это меньше всего меня волновало. Я просто боялся. Меня охватывал ужас каждый раз, когда я думал — позволь я тебе выбирать, ты выберешь не меня.
— Мне почему-то всегда трудно было поверить, что меня можно полюбить.
— Я заметил. Только ты одна не замечала, что я был далеко не первым в числе твоих обожателей. Хочешь, оглашу список? Некоторых ты знаешь. Даже этот мальчишка Нил… ты целовалась с ним.
— Прости.
— Все, ты достала уже, — прошипел он, а потом поцеловал, и все вернулось. Чувство невероятного счастья и полета, слепой восторг и наслаждение. Я так любила его… каждой клеточкой, всем своим естеством. Это был мой мужчина, моя любовь, моя боль, мой самый большой враг. Но сейчас совершенно не хотелось ни о чем думать. Просто чувствовать, как его руки обжигают кожу, как губы вбирают тепло, чтобы потом опалить жаром, одежда уже стала не нужна, мне просто хотелось почувствовать, что это не сон, не плод моего воспаленного болью воображения, что он сейчас здесь, со мной и это он заставляет меня стонать от наслаждения и выкрикивать его имя в слепой агонии.
