Шереметьева было очень мало, как будто их старательно стирали из интернета. Но на тех, что я нашла, он был одет в костюмы и смокинги, посещал экстравагантные вечеринки, на каждой из фото рядом с ним была женщина, каждый раз разная. И всегда дамы были старше, ближе к маминому возрасту. Все прекрасно сложены и поразительно красивы. Иногда знамениты. С умом в глазах и изюминкой в образе.
От этих фотографий меня мутило. Он мог иметь и имел любую женщину, которую хотел, а выбирал определенный типаж. И черт побери, я была совершенно не в его вкусе!
Слишком молодая, слишком очевидная и без изюминки.
Даже сейчас, одетый в черное, он оставался воплощением желания и искушения. Сильная линия подбородка, злобно-красивый рот, каштановые волосы, падающие ему на лоб.
Когда он выпрямился, его пронзительные глаза остановились прямо на мне. Зажглись огнем и потемнели.
О боже, по коже тут же побежали мурашки.
Таким взглядом он должен смотреть только в спальне. Нависая надо мной. На черных простынях, при рваном дыхании, стальной хваткой прижимая к постели.
Я представляла, как его взгляд выглядят именно так, чувственно и горячо, когда он содрогается в агонии оргазма.
Теперь, когда я оказалась в центре его внимания, я скользнула пальцем между губами, медленно пососала его. Вытащила, обвела влажным пальцем нижнюю губу…
— Все свободны, — процедил он слова, не сводя глаз с моих губ.
Я улыбнулась.
Он нахмурился.
— У нас еще есть десять минут, — Ева, так отчаянно желая стать его любимицей, даже не двинулась с места.
— Убирайтесь! — его рев сотряс окна и заставил всех подскочить и покинуть аудиторию менее чем за минуту.
За эту чертову неделю между нами все изменилось. Он вернул мне телефон, чтобы я могла звонить маме. А когда я сознательно показала ему нижнее белье, он перестал наказывать меня, когда приходилось вставать на колени.
Больше мне не нужно было мыть пол. Я просто стояла в углу. Молча.
Всю неделю я спорила с ним, выплевывала непристойные слова ему в лицо в своей обычной злой манере. Но каждое нарушение сопровождалось лишь его гробовым молчанием. Оно заводило меня еще больше.
Мои больные коленки довольно быстро отвыкли от мытья, но это единственное преимущество. Мне ужасно хотелось трахнуть Шереметьева, и как мне казалось, это желание было взаимным.
Теоретически я понимала, почему он должен избегать меня. Из-за возраста, из-за его глупой клятвы держаться подальше от женщин, сами отношения между принятой студенткой и ректором. Слишком много препятствий, чтобы потрахаться с удовольствием.
И я была для него абсолютным табу, к тому же еще и не вписывающаяся в излюбленный им типаж.
Что мне сделать, чтобы он был поглощен мной? Чтобы плевал на все табу и перешагнул все препятствия? Мне нужно быть слишком соблазнительной, чтобы он не мог сопротивляться. Потому что я уже не могу дышать без него, не могу жить, не могу существовать.
Я порой ловила его взгляды. Не сомневаюсь, он хотел меня. Значит, в топку запреты!
Сегодня я решила играть грязно.
Дверь закрылась за последним студентом, отделив меня и Шереметьева от остального мира. В воздухе застыло напряжение.
— Сюда, — он показал пальцем на стол в первом ряду, куда я должна подойти без всяких задержек.
Я злила его, специально не торопилась. Сначала собрала все свои учебники и тетради. Потом покачивая бедрами неторопливо двинулась к указанному столу, пытаясь источать соблазн в унылой зеленой клетчатой юбке, которая висела мешком на мне, зато полностью соответствовала по длине и академическим шаблонам. Мне же приходилось работать с тем, что есть.
Когда я наконец опустилась на сиденье перед ним, я снова приложила палец к губе.
Его рука ударила о стол, заставив меня подпрыгнуть. Шереметьев нахмурился, свел вместе брови, сжал губы, вперив в меня яростный взгляд.
В душе я сжалась. Я не настолько храбрая, чтобы идти против него. Но я наглая. Несмотря на то, что чувствовала в душе, под взглядом ректора я расправила плечи и выпятила грудь.
На миг меня захлестнула паника, но я наклонилась вперед, чтобы встретиться с ним лицом к лицу, не обращая внимания на предостережение, исходящие от него.
Я очень хотела домой, и в то же время… Я хотела схватить его за воротник, крикнуть ему, чтобы он вылез из своей скорлупы и открыл мне все, что прячет ото всех.
Я хотела мужчину, который пожирал меня глазами, а не ректора, который его туда заточил.
— Что. Ты. Делаешь.
Его голос был полон нескрываемой ярости и темного гнева.
— Все эти сексуальные намеки об экономической регрессии мне не нравятся. Зато ваш голос бросает в жар, — призналась я и провела рукой по юбке между ног, пытаясь не покраснеть. — Вы заставляете меня мокнуть, Игорь Александрович.
— Ты играешь с огнем.
— Ой, вы такой же огонь, как айсберг. Или вы не о себе? — Я посмотрела на его пах. — А о своем дружке в штанах?
Он схватил первую попавшуюся книгу со своего стола и бросил мне на колени.
— Продолжай читать с того места, на котором я остановил из-за тебя лекцию.
Учебный день официально закончился. В этом крыле главного здания уже не было ни студентов, ни преподавателей, зато я оставалась здесь каждый день по милости Шереметьева.
Хотел он или не хотел, но он подыгрывал моим планам. Всегда реагировал мне на руку.
Казалось, ему даже в радость все эти ежедневные наказания вместе со мной. Сидя в кресле, он погружался в работу за ноутбуком, и так продолжалось до конца каждого вечера. Он печатал. Я читала вслух очередной учебник.
Вот только сегодня я не могла произнести ни слова.
— Я не слышу, чтобы ты читала, — сказал он, не отводя глаз от ноутбука.
— Это неинтересно. Поговорим о том, почему женщины сдаются мужчинам, зная, что те будут доминировать… Глупо, не находите? Вот я вас хочу не поэтому.
— Хочешь? Ты меня хочешь? Что ты знаешь о желании, девочка? Те поцелуи и тисканья со сверстниками, которые у тебя были, не имеют к желанию никакого отношения.
— Вот поэтому хочу. Покажите мне, что такое настоящая страсть. Хочу постигнуть желание с вами. Хочу понять, какие могут быть отношения с тем, кто в них разбирается лучше моих сверстников… Я не прошу отношений. Только несколько уроков. Ты и я.
Я ощущала как вокруг меня сгущается его яростное напряжение,
