…Из дневника Семена Андреевича Порошина: «В этот день после утреннего чая великий князь пошел в залу и принялся готовить флажную иллюминацию подаренного ему к дню рождения большого линейного корабля, точную копию настоящего – „Ингерманландии“».
Когда Порошин позвал мальчика на занятия, он сделал вид, что не слышит, а на повторный зов ответил:
– Мы сейчас все равно едем в Академию художеств, что ж на минуту книгу раскрывать?
– Идемте, Ваше Высочество, – настаивал Порошин, – отлынивать от учения негоже.
– Что ж, – проворчал обиженно Павел, – не все государю трудиться-то, чай, он не лошадь, надобно и отдохнуть!
– Никто не требует, чтобы государь трудился без отдыха, – возразил Порошин. – Он такой же человек, как все прочие, и возвышен в свое достоинство не для себя, а для народа. Поэтому всеми силами стараться должен о народном благосостоянии и просвещении.
– Экий ты, братец, прилипчивый, – сдаваясь, сказал Павел, – пойдем сядем и посчитаем один на один, – ведь мы с тобой известные математики.
Вечером, укладываясь спать, Павел виновато сказал Порошину:
– Не сердись на меня, я понимаю, что был не прав. Когда вырасту, все исправлю в своем поведении.
– Зачем же откладывать? Исправлять надо сейчас, а там появятся другие нелегкие заботы, – задумчиво произнес Порошин.
– А теперь спать, утро вечера мудренее, – сказал он и ласково потрепал мальчика по голове.
В дневнике встречаются и такие записи: «У меня очень дурно учился, так, что я, брося бумаги, взял шляпу и домой уехал. Причины дурному сегодняшнему учению иной я не нахожу, как ту, что учиться он начал несколько поздно, а после моих лекций оставалося еще фехтовать и сходить за ширмы подтянуть чулки и идти на концерт. И так боялся и нетерпеливствовал, чтоб не опоздать»…
«Говорил все о штрафах, и я бранил его за то: „С лучшими намерениями в мире вы заставите ненавидеть себя, государь…“»
Вскоре у наследника появился товарищ по играм и наперсник.
– Познакомьтесь, Ваше Высочество, – сказал Никита Иванович, подводя к нему мальчика лет двенадцати, румяного и упитанного, смущенно улыбавшегося Павлу.
– Это мой внук, князь Александр Борисович Куракин. Батюшка его скончался, и государыня разрешила Саше быть в отведенных мне покоях. Прошу любить и жаловать. Теперь вы часто будете видеться и играть вместе, – сказал Панин, представляя внука.
Вначале мальчики дичились друг друга, но потом возраст и общие интересы сделали свое дело – они подружились, и надолго. Пожалуй, у Павла не было более близкого и преданного ему человека. Медлительному, неуклюжему Саше Куракину часто доставалось от резкого и быстрого Павла. Но он был терпелив, добродушен и все прощал своему высокородному другу.
Запись от 19 сентября 1765 года: «По окончании всенощной принял Государь Цесаревич от всех нас поздравление и весьма был весел. Разошлися все, и я, раздевши, положил Его Высочество в постелю, было десять часов.
Государь Великий Князь изволил проститься со мною с особливою горячностью и ласкою и тем как бы припечатал в сердце моем все те движения моей горячности и ревности, которые во все течение первого-надесять году возрастало и в предшедшия лета к нему пламенело».
4 апреля 1765 года скончался великий Ломоносов. Порошин узнал об этом в тот же день вечером и утром принес печальную весть во дворец. Павел с участием отнесся к известию, пожалел покойного и спросил, велика ли у него семья. Порошин рассказал о жене и дочери Ломоносова, о большом горе, постигшем россиян. Потом он взял «Российскую грамматику» и раскрыл ее на посвящении автора великому князю. Книга была издана в 1757 году, когда наследнику исполнилось только три года, но автор обращался к нему как к взрослому. «Пресветлейший государь, великий князь, милостивейший государь, – читал Порошин, – повелитель многих языков, язык российский не токмо обширностью мест, где он господствует, но купно и собственным своим пространством и довольствием велик перед всеми в Европе. Карл Пятый – римский император – говаривал, что шпанским языком с Богом, французским с друзьями, немецким с неприятелем, итальянским с женским полом говорить прилично. Но если бы он российскому языку был искусен, то, конечно, к тому присовокупил бы, что сим со всеми оными говорить пристойно. Ибо нашел бы в нем великолепие шпанского, живость французского, крепость немецкого, нежность итальянского, сверх того, богатство и сильную в изображениях краткость греческого и латинского языков. И так, когда в грамматике как в науке таковую нужду имеют, того ради желая, дабы она сиянием от пресветлого имени вашего императорского высочества приобретенным привлекла российское юношество к своему наставлению, всенижайше приношу оную вашему императорскому высочеству…»
– Не надо, – перебил Порошина внимательно слушавший Павел. – Ведь это льстит он. Писал мне, когда я еще ничего не понимал.
– Автор объясняет, что, посвящая вам свою грамматику, он желал бы придать ей некое сияние от вашего имени, чтоб привлекла она российское юношество, – ответил Порошин.
– Ну и что, привлекла она?
– Да, Ваше Высочество, и не только юношей. По российской грамматике господина Ломоносова везде обучаются русские люди и воздают ему хвалу. По этой книге и вы, государь, родной свой язык познаете.
8 апреля состоялись похороны. День выдался теплый, солнечный; под непрестанный звон колоколов масса народа провожала в последний путь великого сына земли русской. Похоронная процессия медленно двигалась по Невскому к Лавре. За гробом шли сенаторы, вельможи, академики, духовенство, кадеты Сухопутного и Пажеского корпусов, люди всякого звания. Не было только никого от царской фамилии.
Прямо с похорон Порошин появился во дворце. Он занял свое место за обеденным столом рядом с великим князем.
– Ну как, похоронили Ломоносова? – спросил он учителя неприязненным тоном, и Порошин понял, что разговор о Ломоносове уже был и говорили о нем дурно. Павел был очень восприимчив к отрицательным оценкам и мгновенно выдавал их за свои.
– Не я один хоронил, Ваше Высочество, – спокойно ответил Порошин. – Многие тысячи русских людей прах Ломоносова провожали и о смерти сего ученого и доброго человека жалели.
– Что о нем жалеть? – возразил Павел, ища взглядом сочувствия у присутствующих.
– О делах Ломоносова его изобретения и открытия повествуют, – продолжал Порошин, – притом он был поэт и советчик государей, которых наставлял управлять народом разумно и мягко, как о том в одах его сказано.
Павел насупился, он понял, какую обиду нанес любимому учителю, и теперь раскаивался в своих необдуманных словах. Никита Иванович заметил смущение наследника и, чтобы отвлечь внимание, начал разговор о любимой им Швеции.
– Вот разумное государство, – сказал он, – там в королевской семье принцев и даже принцесс обучают разным наукам. Помнится, наследный принц Адольф Фридрих на одиннадцатом году экзаменовался по математике, истории и географии. Часа три он простоял, не сходя с места, отвечая на вопросы. Да не сочтено будет хвастовством и лестью, но и у нас учение государя цесаревича идет ровно, – добавил он.
– У меня великий князь хорошо учится, – заметил Порошин, – жаль только, что лениться иногда любит.
– И у меня по истории хорошо успевает, – заметил Остервальд.
После обеда Павел подбежал к Порошину и шепнул:
– Прости меня, пожалуйста, за нелепый разговор за столом.
Порошин улыбнулся и ласково потрепал мальчика по голове. Воспитывая и наставляя наследника, «Порошин принял за образец пчелу, которая из разных растений высасывает только то, что ей надобно… При этом Порошин должен был бороться с большими трудностями, часто испытывать горькую досаду», – пишет С. Соловьев.
Павел – натура страстная, впечатлительная, с сильно развитым воображением. «Его Высочество все себе может так ясно и живо представить, – указывает Порошин, – как бы то уже перед ним действительно происходило: веселится тогда, попрыгивает и откидывает по привычке руки назад беспрестанно… Всякое незнание или чрезвычайное происшествие весьма трогает Его Высочество. В таком случае живое воображение и в ночь не дает ему покоя».
Он быстро усваивает все, что говорилось другими, и его отношение к людям часто менялось в зависимости от услышанного о них мнения, особенно если оно было сказано в их отсутствие. К сожалению, эта черта характера сохранилась у него на всю жизнь. Одаренный способностью быстро схватывать, он все события вокруг себя воспринимает лишь на основе непосредственных личных впечатлений.
Нервность и какая-то торопливость, впечатлительность и сильно развитое воображение были присущи его характеру. На такую натуру можно было действовать только добром и добрым примером, как действовал Порошин, оберегавший мальчика от дурных влияний. Но что мог сделать даже он, имевший такое большое влияние на ребенка, если Павел был лишен главного – у него не было матери. Она виделась с сыном почти всегда при других, их свидания носили официальный характер.
