Лангедок, где оно было очень распространено в классическое средневековье [3373], и где, наряду с Каталонией, живо — как фамилия — ив наше дни.
Итак, XI в. Есть, однако, основания полагать, что в разговорном языке это слово бытовало и раньше. Во всяком случае, имя Bonusfilius встречается в лангедокских, каталонских и провансальских грамотах уже с X в. [3374], причем не только как добавочное, но и как единственное имя, упомянутое в документе [3375]. Отмечу также, что начиная с IX–X вв. в грамотах появляются антропонимы типа: Juvenis [3376], Junior [3377], Filiol [3378]. Зарегистрированы и другие, менее распространенные прозвища этого ряда: Adolescens [3379], Infans [3380], Juvenior [3381], Juvenis Homo [3382], Minor [3383], Minimus [3384], Parvulus [3385], Puellus [3386] и т. д.
Один и тот же человек мог быть назван разными прозвищами этого типа [3387]. Иногда это дополнительный антропоним, уточняющий, о ком именно из многочисленных тезок в одной и той же семье идет речь; например, виконт Марселя Гильом III часто именуется Willelmus Juvenis [3388]. Но случается, что такой антропоним употребляется сам по себе, без упоминания христианского имени [3389]. Допустимо предположить, что и в IX–X вв. эти имена, или прозвища, звучали в живой речи как Mancip. Этому нет доказательства, зато есть логическое объяснение тому, что вплоть до XI в. писцы воздерживались от использования этой лексемы: ведь вокруг все еще были люди, чей социальный статус характеризовался словом mancipium.
Похоже, что грамоты достаточно точно зарегистрировали время отмирания рабства как юридического состояния. К сожалению, они умалчивают о том, что у рабства была еще своего рода "жизнь после смерти", и не только в лице заморских невольниц и невольников, но и в лице тех, ускользающих от исследователя работников, которые, будучи в правовом отношении свободными, и по происхождению, и по экономической роли, и даже по реальному социальному положению мало чем отличались от рабов каролингской эпохи. В самом деле, откуда взялись mercennarii, появляющиеся в грамотах и других источниках с середины XI в. [3390]? Слишком схематично было бы считать их бывшими крестьянами, тем более, что существование наемных работников зафиксировано во многих памятниках докаролингского периода, в том числе в Вестготской правде [3391], у Кассиана [3392], Сидония [3393], Цезария [3394]. В это время в ходу было выражение mercennarius cotidianus [3395], которое соблазнительно соотнести с проанализированными выше терминами cotidianus и servus cotidianus. Вопрос этот изучен плохо, и я ограничусь лишь тем замечанием, что тексты IV–VI вв. сближают понятия "раб" и "наемный работник" [3396]. Это характерно и для авторов каролингского времени, в частности Агобарда Лионского, писавшего, между прочим, об Арле [3397]. Для такого сближения были, по крайней мере, две веские причины: во-первых, наемными работниками часто были именно рабы, занятые в чужом хозяйстве; во-вторых, с точки зрения полноценных граждан, их объединяло, говоря сухим языком политэкономии, отсутствие средств производства, делавшее их ущербными даже по отношению к колонам и другим зависимым людям, у которых все-таки, в каком-то смысле слова, была "своя" земля. Отношение к наемным работникам было, в целом, уничижительным [3398]. Впрочем, развивая мысль, изложенную в Левите, некоторые авторы рисуют образ наемного работника в более светлых тонах [3399].
Эти замечания призваны смягчить категоричность встречающихся в историографии суждений о радикальности социальных изменений, произошедших в Средиземноморской Франции в X–XI вв. Вместе с тем, не подлежит сомнению, что эти изменения были значительны и действительно привели к определенной нивелировке зависимого населения и к повышению (в среднем) его статуса. Перемены к лучшему в положении зависимого крестьянина выразились также в укреплении его хозяйственной самостоятельности и возрастании его прав на обрабатываемую им землю, о чем речь пойдет в следующей главе.
Одновременно с изживанием рабства происходит вовлечение в феодальную зависимость мелких собственников. Грамот, исходящих от мелких собственников, в нашем распоряжении немного, но, как уже говорилось, объясняется это не столько малочисленностью этой социальной группы, сколько местными особенностями возникновения феодальной зависимости и слабым отражением этого процесса в дошедших до нас источниках. Суть проблемы в том, что втягивание мелких собственников в сеньориальную орбиту чаще всего происходило путем подчинения их судебно-административной власти феодала, документом же оформлялось в основном установление поземельной зависимости. Кроме того, нужно иметь в виду, что участие церкви в процессе incastellamento было, если не пассивным, то опосредованным. Юрисдикционные права она приобретала главным образом в результате пожалований со стороны королей, графов и светских феодалов рангом ниже, в случае монастырей — также со стороны епископата, причем в дошедших до нас документах такие пожалования зачастую оформлены как передача виллы, или замка, или их частей, что легко принять за передачу недвижимости [3400]. Люди, живущие на такой территории, продолжали именоваться аллодистами, но фактически уже состояли в зависимости от церкви, точнее: в том числе от церкви — с этого момента сеньориальный (а не публично-правовой) характер отношений между этими людьми и светским сеньором также становился гораздо отчетливее. Чаще, однако, грамоты фиксируют сам факт, что alodarii обязаны церковному учреждению повинностями публичного происхождения, не поясняя, каким образом такая ситуация возникла [3401].
С другой стороны, как уже отмечалось, становление церковных вотчин сравнительно редко имеет оборотной стороной исчезновение свободного крестьянства; намного чаще церковные вотчины возникают и растут за счет пожалований и иных "уступок", сделанных светскими вотчинниками. Не случайно, немногочисленные сведения о прекарии характеризуют, по большей части, отношения дарителей-мирян с уже зависимыми от них людьми [3402]. Некоторые из них несли довольно тяжелые повинности [3403], но насколько типичной была такая ситуация, неизвестно. В других случаях положение прекаристов не выглядит чрезмерно угнетенным: они участвуют в судебных заседаниях и мало чем отличаются от присутствующих там же бенефициариев [3404]. Precaria data и вовсе предоставлялись на льготных условиях [3405]. В целом же, термин precarium (или prestarium) встречается редко и характеризует по преимуществу отношения представителями господствующего класса [3406].
Конечно, отсутствие термина еще не означает отсутствие социальноэкономических отношений, которые мы привычно связываем с прекарием. Можно, например, сослаться на тот факт, что традент достаточно часто сохраняет за собой, иногда и за своими детьми, узуфрукт передаваемого владения, уплачивая вотчиннику фиксированный и, как правило, не слишком обременительный чинш [3407]. Однако в этом, как и в некоторых других случаях, мы почти всегда упираемся в
