другую, уже отмеченную выше, проблему, а именно в трудность различения свободных крестьян и мелких сеньоров. Так, в ходе судебного разбирательства, имевшего место в 1055 г. в горном Провансе, трое alodarii (один из них — сын священника) были приговорены к штрафу по 700 солидов каждый за разрушение мельниц и рыбных садков и другие обиды, нанесенные им "без какой-либо причины" монахам св. Виктора, не исключая и рукоприкладство. Причина, однако, была и заключалась в споре за право владения этими мельницами и садками, а также некоторыми другими угодьями на территории виллы, "которая по-старому называется Галадиус". В конце концов, штрафы были заменены уступкой монахам всех спорных земель, а также передачей им двадцатой доли доходов со всех прочих владений, принадлежавших аллодистам в этой вилле [3408]. Но можно ли их считать крестьянами? Если и можно, то это очень своеобразные крестьяне. Даже часть их доходов оказалась сопоставимой с внушительной суммой в 700 солидов. Показательно и то, что эти доходы характеризуются словом decimum, обозначающим особый сеньориальный платеж. И хотя на принадлежащих им мансах (упомянутых, как назло, таким образом, что остается неясным, было ли у каждого из них по нескольку мансов или всего по одному) присутствие зависимых людей не просматривается, что-то мешает назвать их "простыми" крестьянами [3409]. По всей видимости, перед нами промежуточная социальная группа, находящаяся к тому же в переходном состоянии от свободы подотчетных лишь государству аллодистов к начальной стадии, если и не сеньориальной зависимости, то феодального подчинения. Были ли у них в данный момент зависимые люди, не так уж важно — в следующем поколении, в результате дробления семейного имущества, они и сами могли опуститься до этого статуса. Думаю, что именно так следует трактовать противоречивые сообщения некоторых грамот, согласно которым аллодисты, живущие на территории, переданной светским сеньором церкви, должны отныне отдавать ему лишь половину сеньориальных платежей, другую же половину — церкви [3410].
С большей определенностью крестьяне идентифицируются в тех документах, которые оформляли комплантационные договора. Поскольку этот вопрос был подробно рассмотрен в предыдущей главе, ограничусь всего одним соображением: хотя весьма вероятно, что среди тех, кто приобретал землю на этих условиях, было немало уже зависимых людей, институт компланта, несомненно, способствовал вовлечению в поземельную зависимость и тех крестьян, которые в момент заключения договора были от нее свободны. Как правило, через одно-два поколения сеньор получал крестьянскую долю компланта в собственность, но уже с момента вступления договора в силу участвующий в нем крестьянин-собственник становился держателем по господской половине возделанного им участка. В источниках об этом прямо не говорится, но, учитывая, что институт компланта был вызван к жизни нехваткой рабочих рук, маловероятно, чтобы сеньор удовлетворился поднятой целиной: ему требовались еще и люди, способные заставить плодоносить ее и впредь.
Таким образом, аграрная колонизация немало содействовала распространению феодальной зависимости на мелких собственников Средиземноморской Франции. Важную роль она, очевидно, сыграла и в исчезновении рабства: лучшим способом удержать раба от бегства к другому сеньору, готовому принять его на правах поселенца, было самому посадить его на землю [3411]. Не случайно поэтому, в грамотах, относящих к новым вотчинам (например, к поместьям испанских апризионариев), рабы упоминаются реже и перестают упоминаться раньше, чем в грамотах, касающихся старых вотчин, мало затронутых колонизацией [3412]. Способствовала она и ослаблению личной зависимости несвободных держателей — хотя бы потому, что нарушала древнюю надельную систему и связанные с нею принципы взимания повинностей.
Вопрос о составе и размерах повинностей будет предметом рассмотрения в следующей главе, сейчас же ограничусь несколькими замечаниями об их социально-правовых аспектах.
Повинности, связанные с личным статусом человека, судя по всему, уже исчезли. Решающее значение приобретают поземельные, затем также судебно-административные повинности. К последним типологически примыкают церковные поборы (десятины, требы, начатки, приношения и т. д.), как и сами приходы, часто находившиеся в руках светских феодалов, которые распоряжались ими, как и всяким другим имуществом; его перераспределение происходило и между церковными сеньорами [3413]. При всей их специфике, с юрисдикционными повинностями их роднит территориальный принцип разверстки: они взимались безотносительно индивидуальных, будь то личных или поземельных, отношений человека с сеньором, исключительно в силу проживания на территории, относящейся к определенному приходу.
В современной историографии, в связи с разработкой теории "феодальной революции", акцент делается на повинностях публичного происхождения. Значение их, не говоря уже об исторической новизне, действительно велико, но это не должно заслонять нам тот факт, что большинство платежей и служб даже в XI в. определялись поземельной зависимостью. Они различались как по размерам (от небольших платежей в знак признания зависимости до весьма обременительных), так и по форме. Есть, например, основания полагать, что крупные фиксированные чинши взимались в основном в старых поместьях с держаний, восходящих к колоникам начала средневековья [3414]. На новых держаниях, возникших в ходе расчисток и на участках нови, приращенных к старым мансам, преобладала издольщина. По мере того, как маисовая система приходила в упадок и умножалось число не вписывающихся в нее держаний, чинш постепенно уступал место издольным платежам. В связи с этим важно отметить, что аграрная колонизация отнюдь не обязательно содействовала уменьшению уровня эксплуатации: за расширение земельного фонда держания и улучшение его правового статуса крестьянин зачастую расплачивался увеличением самих повинностей.
Административные повинности — дозорная (custodia), извозная (conductum), предоставление постоя (albergum, receptum), строительство дорог, мостов и укреплений (opera) — наряду с судебными пошлинами и штрафами (iusticiae, placita) и государственными налогами упоминаются в качестве сеньориальных повинностей, начиная с середины XI в. Нужно, однако, иметь в виду, что дошедшие до нас грамоты зафиксировали, по большей части, не момент приватизации этих государственных повинностей, а момент их передачи одним сеньором в пользу другого. Кроме того, в период оформления территориальной власти сеньоров, когда взимание ими судебно-административных повинностей еще не стало нормой, писцы избегали называть их своими именами и употребляли неопределенные выражения типа "все, что следует с этих людей". Показательно, что сеньориализация публичных служб сопровождалась их переименованием: так, слова albergum и receptum вытесняют характерный для эпохи первых Каролингов термин hospitium, слово custodia — термины excubiae, wactae, и т. д. Начало этого процесса следует, по-видимому, датировать второй половиной X в. Значительно позже, к концу XI в., в условиях вполне оформившейся территориальной власти сеньора, получают распространение баналитеты (manadamenta) и всевозможные насильственные поборы (fordas, quistas, toltes), развившиеся со временем в "дурные обычаи" [3415].
Важным шагом на пути сеньориализации повинностей публичного происхождения явилось их
