как права, так и экономики. Понятие феодальной (буржуазной и т. д.) собственности оказалось незаметно подменено понятием собственности феодала. Напрашивающиеся вопросы о том, что же их все-таки различает, помимо социального облика их носителя, и как следует определить собственность других, нежели феодалы и капиталисты, социальных групп соответствующих обществ, повисли в воздухе. Экономическая модель, имевшая целью объяснить, как функционирует та или иная исторически конкретная форма производства, была истолкована как характеристика социально-экономической структуры общества в целом и, если применительно к капитализму никто не отрицал наличие многочисленных собственников, не вовлеченных напрямую в капиталистическое производство, то применительно к феодализму иные историки всерьез говорили о монополии класса феодалов на всю землю в государстве [3417]. Также выяснилось, что без словесной эквилибристики и введения в оборот вненаучных понятий типа "народное достояние" невозможно объяснить, чем отличается государственная собственность при капитализме и социализме, а буквальное совпадение характеристик, данных И.В. Сталиным производственным отношениям первобытного и социалистического обществ (как основанных на "общественной собственности") было настолько скандальным, что о нем предпочитали вообще не вспоминать. Прокрустово ложе идеологии обрекало отечественное обществоведение на адские мучения. Это видно на примере работ многих выдающихся ученых того времени, например А.В. Венедиктова [3418].
С учетом этих обстоятельств, труд советских историков (лысенковцы от Клио, конечно, не в счет), стремившихся не просто выявлять и фиксировать факты, но и понять содержание и логику исторического процесса, нельзя расценить иначе, как научный подвиг. Приемы, позволявшие искать и, вопреки догме, отстаивать истину, были разными — от апелляции к классическому марксизму до баррикад из терминов, почерпнутых в источниках, и смещения анализа в сферу ментальных явлений. В результате, в этой, по сути, запретной для научной мысли сфере знания сделано было на удивление много. Огромное значение, например, имел анализ античной формы собственности, постепенно и почти незаметно заменивший рассуждения о собственности рабовладельческой, не меньшее значение— исследование в том же ключе "азиатской" формы собственности. Применительно к средневековью нужно отметить давно вошедшие в научный обиход характеристики феодальной формы собственности как корпоративной, условной и иерархической, — не говоря уже о выявлении принципиально иного, чем при капитализме, отношения к богатству, труду, технологическим новшествам или об изучении протокапиталистических элементов организации торговли, ремесла и других видов предпринимательства. Без этих достижений и вне того интеллектуального климата, в котором последние десятилетия, несмотря на все препоны, развивалась отечественная историография и смежные гуманитарные дисциплины, данная работа была бы невозможной. Дело даже не в ответах, а в самих вопросах, которые не могли бы возникнуть при несоциальной трактовке категории "собственность".
Однако из этого еще не следует, что общие моменты, связанные с изучением феномена собственности, ясны и что поэтому можно сразу же сосредоточиться на исследовании того варианта отношений собственности, который имел место в анализируемом в настоящей работе обществе. Слишком велик груз прошлых заблуждений, слишком сильно въелись они в сознание, чтобы от них можно было просто отмахнуться. К сожалению, после сравнительно недолгого периода интенсивных размышлений над категориями, в которых в советское время описывали историю общества, в первую очередь своего собственного [3419], научная рефлексия такого рода ушла из публичной полемики в тень частной жизни. Между тем, поскольку отечественная наука вплоть до последних лет развивалась в основном в рамках марксистской парадигмы, которая в том, что касается экономической истории, продолжает оставаться наиболее влиятельной и сегодня, — было бы отнюдь небесполезно разобраться в ключевых положениях марксизма по данному вопросу.
Как и большинство континентальных мыслителей его времени, будь то философы классической школы или исследователи общества и его язв, Маркс первоначально оперировал понятием "отношения собственности", видя в нем, вслед за Прудоном, ключ к изучению общества [3420]. Но очень скоро это понятие перестало его удовлетворять, и уже в 1844 г. в "Немецкой идеологии", пока еще мимоходом, появляется словосочетание "производственные отношения", понимаемые как "истинная основа всех реальных отношений собственности", и которые выражаются "также в правовых и политических отношениях" [3421]. К концу 1846 г., размышляя о соотношении понятий "производственные отношения" и "отношения собственности", Маркс приходит к выводу о том, что складывающиеся в процессе производства "общественные отношения… в совокупности образуют то, что в настоящее время называют собственностью", и что собственность может быть понята только в рамках этих исторически определенных отношений [3422]. Несколько месяцев спустя, критикуя Прудона, он сформулировал эту же мысль так: "В каждую историческую эпоху собственность развивалась раздельно и при совершенно различных общественных отношениях. Поэтому определить буржуазную собственность — это значит не что иное, как дать описание всех общественных отношений буржуазного производства" [3423]. Как именно это сделать, Маркс еще не знал, соответственно, понятийный аппарат, который он в это время использовал, еще не приведен в систему. В "Коммунистическом манифесте" и в других текстах, появившихся в канун революции 1848 г., понятия "отношения собственности" и "производственные отношения" выступают то как синонимы, то как две самостоятельные категории, соотношение которых не уточняется [3424]. Тем не менее, общее направление размышлений Маркса совершенно ясно: от категории "отношения собственности" через расплывчатые выражения типа: "действительные отношения собственности" и "отношения собственности в их реальной форме" он постепенно переходит к категории "производственные отношения". В произведениях рубежа 40-х и 50-х годов ("Наемный труд и капитал", "Классовая борьба во Франции с 1848 по 1850 г.", "Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта") он оперирует именно этой категорией [3425]. Наконец, в 1859 г., в "К критике политической экономии", он сформулировал как "общий результат", призванный служить ему "руководящей нитью во всех… дальнейших исследованиях", ключевой тезис о том, что отношения собственности являются "юридическим выражением" производственных отношений, т. е. объективных, не зависящих от воли людей и исторически конкретных отношений, складывающихся в процессе создания, распределения, обмена и потребления материальных и духовных благ [3426].
В более поздних работах Маркс исходил именно из этого представления, свидетельством чему целый ряд известных высказываний, в том числе прозвучавшее в "Капитале" утверждение, что собственность есть "юридическое отношение… волевое отношение, в котором отражается экономика", и определение ренты как "экономической реализации земельной собственности, юридической фикции, в силу которой различным индивидуумам принадлежит исключительное владение определенной земельной площадью" [3427]. Главная новация состояла в том, что в "Капитале" соотношение этой пары понятий анализируется уже не только в абстрактно-онтологическом, но и в функциональном плане. Поэтому собственность рассматривается здесь как отношение, одновременно порождаемое производственными отношениями и выступающее наиболее общим социальным условием их существования. Как показал В.П. Шкредов — чья блестящая монография произвела в свое время в отечественной политэкономии эффект разорвавшейся бомбы, но
