Серьезные затруднения вызывает также несовпадение законодательных и иных санкционированных публичной властью норм с фактическими отношениями собственности — ведь очевидно, что такие нормы (не исключая и предписаний обычного права), тем более теории ученых юристов, далеко не всегда и не во всем соответствуют реальным, в целом стихийно складывающимся и воспроизводящимся правоотношениям [3435]. То обстоятельство, что данная работа строится по преимуществу на материале документальных источников, наиболее адекватно и непосредственно отражающих правовую практику, лишь отчасти облегчает задачу. Ведь составители грамот все равно исходили из каких-то, пускай своеобразно истолкованных, законодательных норм, пользовались юридическими формулами, навеянными или даже текстуально совпадающими с пассажами каких-то законодательных актов. Кроме того, дошедшая до нас документация, при всей ее массовости, характеризует реальные правоотношения все же недостаточно целостно и всесторонне, что при нехватке законодательных и нарративных источников создает исследователю феномена собственности немалые проблемы.
Все это серьезно затрудняет реконструкцию отношений собственности изучаемого общества, тем более — распознание в них особенностей производственных отношений. Оправдано будет претендовать лишь на первое приближение к решению этой задачи.
2. Основные формы обладания имуществом
Использование категории "собственность" в качестве сквозной для всего комплекса имущественных отношений и всего рассматриваемого периода сугубо инструментально. Очевидно, что имущественные отношения не исчерпываются отношениями собственности как таковыми и включают в себя также отношения между людьми, обладающими имуществом на иной, нежели собственность, правовой основе, так что расширительное употребление этой категории не многим более, чем дань историографической традиции. Ясно и то, что отношения собственности, как и представления о них современников, меняются от эпохи к эпохе, от страны к стране не меньше, чем такие реалии, как государство, семья, экономика или религия. Собственность — категория очень емкая, обладающая сложной структурой, анализ которой и позволяет понять различия между ее историческими формами. Внешние характеристики, например количественное соотношение крупной и мелкой собственности, конечно, важны, но гораздо менее информативны, чем внутренние, поскольку, вопреки распространенному представлению, формы собственности различаются не столько тем, кто является субъектом и что — объектом имущественных отношений, сколько тем, что можно и что нельзя делать с имуществом, словом, по тому, как им распоряжаются.
Такой подход не является исключительно марксистским. Он подготовлен многовековым опытом изучения римского, а с XIX в. также греческого, германского, кельтского, славянского, затем и неевропейского права, в том числе правовых обычаев первобытных народов. Сравнительное правоведение накопило огромный материал, свидетельствующий о качественных различиях в трактовке понятия "собственность". Однако слишком часто эти различия толковались не исторически: либо как экзотические причуды и предрассудки, свойственные данному народу, либо как обусловленные состоянием источников и самой историей наслоения и хитросплетения, затемняющие истинную сущность института собственности, понимаемого как инвариант, который надлежит найти и объяснить человечеству. Иначе говоря, юристы, написавшие горы книг о нюансах имущественных правоотношений у древних римлян или германцев, как правило, не видели в этих нюансах симптомы изменчивости общественных форм, тогда как историки, интересующиеся как раз эволюцией общества, в подавляющем большинстве оказались невосприимчивыми к этим нюансам и неготовыми воспользоваться соответствующими наработками правоведов.
Анализируя рождение средневекового общества, даже самые лучшие исследователи, как правило, пишут просто о "собственности". Один из наиболее ярких примеров — Н.Д. Фюстель де Куланж, потративший массу усилий на то, чтобы доказать отсутствие в раннесредневековой Галлии признаков общинного землевладения и наличие частной собственности, унаследованной от римлян. Как известно, даже аллод он считал римским термином, чем поверг ученое сообщество своего времени в шок. И ведь сколько копий было сломано в попытках опровергнуть его тезис о том, что варварские вторжения "не изменили и не ослабили права собственности на землю" [3436], но никому, как будто, и в голову не пришло задаться вопросом, о какой же форме собственности идет речь. Спор шел о том, действительно ли в раннее средневековье господствовала частная собственность на землю — или же она уступила место общинной. Неизменный, вечный характер самой частной собственности, похоже, не вызывал сомнения ни у язвительных критиков великого возмутителя спокойствия, ни у его восхищенных сторонников.
С тех пор прошло сто лет, но в этом отношении почти ничего не изменилось. Откроем отличную книгу П. Гири о раннекаролингском Провансе, написанную, напомню, на материале одного источника, который автор постарался использовать максимально. Анализу "земли и господства" в ней посвящена целая глава, содержащая множество данных о расположении поместий патриция Аббона, способах их приобретения, статусу зависимых людей и т. д. Но при этом ни слова о самом характере собственности. Дважды упоминается аллодиальная собственность [3437], но что это такое, отличается ли она чем-то от римского доминия — остается неясным. Французская, немецкая, английская, американская историография в этом отношении на редкость единодушны: собственность — она и есть собственность, неизменная, понятная — что ж тут анализировать? У нее, конечно, есть своя история, но это не столько история формирования современного представления о собственности, обогащенного представлениями всех предыдущих эпох, сколько история выживания и завоевания новых пространств особью, которая, хотя и без пары, была, пожалуй, вполне узнаваемой уже в Ноевом Ковчеге [3438]. Самое непостижимое, что такой подход не чужд даже историкам права. Например, Ж. Дюрлиа, доказывая преемственность государственных институтов от Домината до эпохи Каролингов, употребляет термины alodium, dominium, possessio, proprietas, а заодно и peculium, без видимого различия и необходимых исторических разъяснений. По поводу аллода он отсылает читателя к "просвещающим" страницам Фюстеля, посетовав лишь, что тот не разглядел в аллоде… фискальную единицу [3439]. Придерживающийся совсем других исторических представлений Ж.-П. Поли в одной из своих последних обобщающих работ характеризует аллод как "псевдосиноним" латинской proprietas [3440] (что бы это ни значило), но он, по крайней мере, затрагивает этот вопрос. И лишь совсем недавно появились признаки того, что феноменом собственности как сложным социально-историческим явлением заинтересовались всерьез. Наибольшее внимание привлекают его публично-правовые аспекты; на этом поприще удачно сотрудничают английские и французские историки [3441]. Что касается частно-правовых аспектов, следует упомянуть франко-немецкий симпозиум 1991 г., посвященный положению вдов [3442], и новейшие публикации по социальной истории знатной семьи, прежде всего К. Амадо, М. Ауреля и Р. Ле Жан. По инициативе последней в мае 1999 г., во Французской школе в Риме, прошла важная научная конференция, посвященная распоряжению семейным имуществом (les transferts patrimoniaux) в раннее и классическое средневековье
